Поразила Пытливого парочка, стоявшая чуть в стороне от остальных. Явно влюбленная друг в друга. У него на плече зияла глубокая ссадина. После вчерашней охоты. Самочка дула на нее и нежно водила пальчиком по ее воспаленным местам. И тут словно ее осенило. Она нагнулась, сорвала лист подорожника, послюнявила его и прилепила на рану…

И высыпавшие на восход солнца люди смотрели друг на друга по-новому. Оценивающе. То ли с подозрительностью, то ли с возникшим в смутном сознании интересом. Ведь лица будто знакомые и вместе с тем незнакомые. Хотя внешне они остались теми же. Скошенные лбы, сплющенные носы, изучающие растопыренными ноздрями мир. Тела покрыты все той же свалявшейся шерстью в ошметках присохшей глины, застрявших щепок и сухой травы. И многие, в большинстве самочки, вдруг обратили на это внимание и стали поспешно, но тщательно счищать их с себя. По привычке принялись было слизывать, но это им не понравилось. Они морщились и высунув языки, снимали налипшие на них волосы.

Самцов личная гигиена мало интересовала. У них по утрам другие заботы. Их ждала охота. Еще с вечера они подбили затупившиеся острия каменных «кинжалов», наточили топоры, туже затянув их гибкими прутьями к увесистым, суковатым палкам, что служили топорищами. И хотя предвкушение кровавой работы было чувством сильным, самцы, тем не менее, вели себя необычно вяло. Раздувающиеся лемехами ноздри охотников не приносили им прежних будоражущих ощущений…

И как заметил Пытливый, люди повыскакивали из своих примитивных жилищ не для того, чтобы полюбоваться рассветным солнцем. Хотя были и такие, что завороженно, полуоткрыв рот, с неподдельным изумлением наблюдали за этим роскошным чудом. Hо всех их без исключения беспокоило другое.

Их, догадался Пытливый, выдуло из ночных жилищ зловоние. Однако и снаружи пахло не ландышами. Людей воротило от стоявшего кругом тошнотворного запаха… Раньше всех сообразили женщины — вонь исходит от валявшихся костей, кусков мяса, требухи, рваных шкур. Сначала одна из них, лет тридцати, а может и больше, а затем другая, стали поднимать все это и, с неприязнью держа перед собой, отбрасывать подальше от жилья. Потом к ним подключились остальные женщины. А потом женщины загалдели и зашумели на топтавшихся тут же без дела мужчин и подростков, заставляя их собирать и выносить из логова гниющие останки убитых ими зверей. Мужчины послушно выполняли волю своих разверещавшихся подруг…

Пожилые сородичи людского стойбища взирали на происходящее с ошалелым непониманием. Они роптали, грозно рыкали, давая понять, мол, пора на охоту. Неожиданно пещера огласилась болезненным воплем. Вопил юноша, что от сильной затрещины сорокапятилетнего здоровяка, вместе с охапкой тухлых костей, покатился к выходу логова. В один миг к обидчику подскочил коренастый, неимоверной ширины в плечах мужчина и тупым концом заостренного камня двинул того по спине так, что тот бездыханным распластался у его ног. Заступником оказался предводитель стойбища. Экземпляр внушительный, около сорока лет от роду. По всей видимости отчаянный бестия. И, благодаря своим недюженным физическим качествам, сумел подчинить себе всю братию.

Сделав свое дело вожака, он обернулся к «старикам», что-то гортанное и грозное бросил им, и те покорно начали подбирать и расчищать накопившиеся за многие годы завалы останков кровавых пиршеств племени…

4. Первые версии

И был тот вожак, как и его сверстники и мужчины помоложе, уже чем-то непохож на пожилых своих сородичей.

«Hо чем?» — задался вопросом Пытливый.

Он остановил кадр. Всмотрелся. И понял. Фигуры «старых», которым перевалило лишь за сорок, полусогнуты а кончики пальцев их длинных рук чуть ли не волочились по земле, а у молодых осанка иная. Они стоят расправив плечи. Прямо. Подбородок приподнят…

Эффект вживленной субстанции, догадывается Пытливый. Той самой отрицательной к гравитации Земли частицы, что в будущем будет названа человеком — душой. Той самой, в которую соответствующие Службы Всевышнего кодируют жизнь каждого в отдельности Хомо-Сапиенса. Той самой, что поднимет их с колен и сделает прямостоячими. Ведь в их телах она движется по вертикали, постольку-поскольку устремлена вверх, в полет на Кругооборот. И взлетит. С кончиной тела…

А вот у того волчонка, что бежит в отдалении, и у птиц, та отрицательная частица снует по параболе. У пресмыкающихся, насекомых и в тварях, проживающих в воде, она мельтешит челноком, по горизонтали. Со смертью, субстанция, делающая их тела живыми, тоже вырывается в полет. Hо не в кругоборот миров. Они обречены на возврат.

— Посмотри, — перебивая его раздумья, вмешивается Камея, — в их глазах ни намека на мысль.

— Много ты сразу захотела, — засмеялся он. — Они и так выдали нам более чем достаточно…

— Всего было достаточно. Кроме одной малости — живой человеческой мысли, — настаивала девушка.

— Помилуй, Камеюшка! — воскликнул Пытливый. — Первое, они продемонстрировали тебе осанку… Загибай пальцы! — потребовал он, хватая ее за руку.

— Хорошо. Загибаю первый палец.

— Отлично! Второе — брезгливость на вонь, на неприятие грязи и рвота от мяса с душком, что свидетельствует об отторжении их организмом бывшего их «хозяина» — зверинного инстинкта… Третье — проявление стыдливости. Помнишь красавицу, спрятавшуся за камень? — напомнил он и с игривым ехидством спросил:

— Знакомо ли это чувство неразумному животному? — и, не ожидая ответа, без передыха продолжил:

— Четвертое… Ты, как врач, не могла не обратить на это внимание.

— Hа ту, что подорожником залепила рану?

— Да. И искусно обвязала, словно этим занималась всю жизнь. Если залезть в архив Службы Кодов жизни, мы наверняка бы узнали на какой из Венечных она проживала и чем занималась.

— А я могу определить и не подсматривая туда. Судя по навыкам, она имела прямое отношение к медицине… Признаться, увидев, как она ловко все проделала, я была сражена.

— Разве это не проявление разума?! — торжествует Пытливый. — Hе проявление тех знаний, которые известны их душам, так как в иных формах ВКМ они активно занимались этим делом. Навык независимо от него вырвется наружу. Руки автоматически, в необходимых ситуациях, а такие будут возникать сколько угодно, сотворят немыслимое. Потом разум сформулирует и объяснит, почему он так сделал, а не иначе… Правда они, — практикант кивнул на экран, — пока не подозревают, какая сила знаний заложена в них. Hа что они способны.

— Слушай, Пытля, — не выдержав его напора взмолилась Камея, — я же не об этом. Ты приглядись к их лицам. Они жестки. Свирепы. Мысль в них и не ночевала.

— Ха! — не унимался Пытливый. — Hе смотри им в глаза… Понаблюдай за их состоянием. Кстати, это мой пятый и далеко не последний довод… Они беспокойны. Видишь?… Они чувствуют себя, как не в своей тарелке. Они прислушиваются к себе. Им бы подумать. Hо мозг еще младенческий… И пока, мне кажется, в них идет бурный процесс психической перестройки…

Видя, что Пытливый не на шутку распалился, девушка вырвала у него свою руку и насупилась.

— Ты становишься невыносимым, — сказала она и добавила:

— Когда ищешь свою тропу.

Пытливый остановил кристалл. Он знал за собой эту черту, увлекаясь, забываться. Вот и сейчас не заметил даже, как обидел Камею. Он подошел к ней и изобразив по-детски виноватое выражение лица приложил губы к ее ушку и прошептал:

— Прелесть моя. Хорошая моя…

— Hе подлизывайся!

— Я не подлизываюсь. Я прошу прощения. Я люблю тебя.

Камея растаяла. «Hу что поделать, если он такой?» — подумала она и обо всем забыла.

А Пытливого опять тянуло к кристаллу. Этот чертов внутренний зуд был выше его сил. Он искал момента, чтобы снова вернуться к работе.

— Знаешь, Камеюшка, — пошел он на хитрость, — не согласиться с тобой тоже трудно. И глаза по волчьи смотрят, и узкий лоб, и вообще внешний вид их оставляет желать лучшего. Hо тут слово за эволюцией. Одухотворенность изменит их дизайн. Наверняка изменит… Давай посмотрим как это происходит?…