– Что тебе ответить, Дормидонтович. Врать не стану. Не отошёл. Как и раньше занимаюсь бандитами. Многих мне подловить не удалось, слишком высоко сидели.

– Ты чай-то пей, а то остынет. Что ты хотел у меня узнать? Да, чуть не забыл. На слово твоё положиться можно? Это я про деньги. Скуповато стал жить.

– Новый "Зингер" обеспечу,- пошутил Скоблев.

– Больше мне и не надо. Спрашивай.

– Ты, Дормидонтович, извини, но мой вопрос к тебе из далека всё-таки.

– Вали,- согласился Воробьёв.

– Ты когда-то служил у Дзержинского в хитром отделе старшим курьером. Расскажи. Сразу тебе говорю, что курьерская эта бригада в секрете была и данных о ней в архиве нет. Откуда знаю про это, ведь в твоей биографии об этом ноль, я тебе не могу поведать, словом чести связан.

– Ну ты, Толя, хватил! Я думал, что ты про Викторовича спрашивать станешь, а ты вон аж куда саданул. На кой тебе надобно ветхость такую рыть?

– И всё ж.

– Было такое бюро. Только Дзержинский к нему прямого отношения не имел. Просто оно в его ведомстве числилось, а подчинение имели другое.

– Кто?

– Не знаю. За это могу поручиться.

– Начальство у тебя было?

– Как же без него. Своего непосредственного я вот только и знал. Вообще-то я предполагал раньше, что Чичерин был основным. Теперь сомневаюсь.

– Так кто?

– Кюзис Петерис,- назвал имя Воробьёв.

– Это ведь Берзин Ян Карлович! Начальник разведки РККА.

– Это тебе он Ян Карлович Берзин, а мне он Кюзис Петерис. Только он официально числился начальником разведки РККА. Кюзис часто в Горки мотался. Думаю, что к Владимиру Ильичу, а у Дзержинского мы просто под крышей сидели. Я попал к ним в шарашку в 1921 году, но она уже работала.

– Занимались чем?

– Тайно пересекали границы. Меня и взяли за мою способность проникать. Я же вор был в Москве известный, про это ты, правда, знать не можешь. Об этом знали трое человек. Я, Кюзис, и ещё один из полицейских уголовного отдела.

– У тебя был псевдоним Валька Мангуст?

– Теперь, вижу, Толя, что снабдили тебя информацией прилично. Слово мне дай, что данные эти у тебя не оттуда, не из-за бугра.

– Местный источник,- заверил Скоблев.

– Клятвенное слово дай,- потребовал Воробьёв.

– Клянусь,- Скоблев положил руку на грудь.

– Верю. Мне бояться тут некого. Могу, опять же, сослаться на склероз, коль донимать начнут, хоть у меня его нет. А вот если оттуда, могу поиметь сильные неприятности.

– Информация русская.

– Так и оттуда русская. Давняя это история. Это я по документам с третьего. Хлипкий был, вот мне врачиха и определила возраст. Я же думаю, что родился ещё в том веке, ибо бои в девятьсот пятом помню хорошо, сам тогда ножками топал. Ну, да дело не в том. В 1907 году поступил я в команду "Швейцарца". Был такой вор в Москве знаменитый. Сейфы "делал". Отсюда и его кличка. Он был мужик учёный. В Санкт-Петербурге университет окончил. Занимался со мной сам, лично. От него я три языка знаю. Ох и бил он меня, Толя, драл как сивого мерина. Его в декабре семнадцатого года, как раз на рождество, матросик патрульный хлопнул. Мы и разбежались кто куда. Время было бурное. В Москве же был один сыскарь по нашим делам. Голубых кровей. Князь. После революции он к эсерам примкнул, меня сыскал и предложил мне работу. Так и попал я в группу, которая готовила убийство германского посла Мирбаха. Я и Блюмкина хорошо знал. Всю эту операцию готовил Рудин. Такая фамилия была у этого князя. Как мятеж случился, я дал ноги из Москвы. В Твери ошивался, а когда им свечку вставили, вернулся в Москву и стал своё дело делать. Долго меня ЧК разыскивала, но вот Кюзис их почему-то опередил. Определил к себе и велел о прошлом молчать, что я и сделал. Ну и он, так получается, своё слово тоже сдержал, потому что я пред тобой жив-здоров, а его, ох, думаю, ломали, прежде чем пулю в затылок засадить в 1938 году. Я ведь от него ушёл чисто в 1934 году. Он мне сам бумаги писал, чтобы хвостов не оставить. С ними я осел в Киеве, войну в эвакуации пересидел в Томске, а потом опять в Киев и уже после войны оттуда поднимался вместе с Викторовичем. Сошёл я с дистанции волей случая. Как тебе история?

– Сладкая. Провалился?

– Да. Причём с грузом.

– Что возили?

– Не перебивай. Скажу тебе и про это. Я в поезде Мюнхен-Женева нос к носу столкнулся с этим Рудиным. Глаз у него намётанный, узнал он меня. Пришлось с поезда сигать, он со своими двумя напарниками следом. Людей его я убил, но его не смог. Ранил только. Груз прикопал и дал тягу что есть мочи в Швейцарию, до границы было километров шесть. Вернулся обратно и Кюзису всё рассказал. Он меня и залегендировал до лучших времён. А его самого спрятали.

– Про левых эсеров мне источник ничего не говорил. Фамилию Рудин не упоминал. Значит, мой источник верный. Был у вас такой Ракитин в курьерах?

– Был такой. Его в 1939 году расстреляли.

– Вот Ракитин тебя и сдал, но под тем именем, под которым ты у Кюзиса числился. Загорский Фёдор Валерианович. Так?

– Точно. Так и было.

– Вот с этого момента тебя и вычислили верные люди.

– Видно шипко мозговитые, раз тут меня сыскали. Я же сам не знаю, кто был в рождении. Ну да ладно. Меня одно успокаивает, что среди сидящих в КГБ способных это сделать нет. Умный меня счёл, а умный не выдаст.

– Так что возили, Дормидонтович?

– То, что ты ищешь. Капитал. Разный. Больше золотом. Монетой императорской чеканки. Иностранные ассигнации. Ещё драгоценности. Сколько и чего я тебе перечислять не стану. Много. В конце двадцатых пошло золото в слитках и валюта. Драгоценностей и монеты уже не было.

– Куда возили?

– Я мотался в семь стран: Германию, Финляндию, Польшу, Австро-Венгрию, Турцию, Литву, Швейцарию.

– Во Францию не ездил?

– Нет. Там почти весь корпус императорской безопасности окопался. А русский русского, Толя, видит издалека.

– Значит, таскали на промежуточные явки?

– Да. И знаешь, расписок не брали. Было много случаев, когда наши курьеры исчезали и их никто не искал. Почему не знаю, вопросы такие задавать было у нас не принято.

– Прямая доставка была?

– Была. Кюзис приносил груз и говорил мне явку. Дважды на одну я не ездил.

– А он откуда брал?

– Не знаю, Толя. Ясно, что не из воздуха. Видимо, имели какие-то тайные каналы.

– Как ты думаешь, куда всё это шло?

– Хрен его поймёт. Так получается, что я один и выжил. Ну, ещё может быть из тех, кто убёг, прихватив груз, не всех ведь их в дороге обокрали и убили. Исчезло человек двадцать. Поступало скорее всего в банки.

– Хитростей много было?

– В дороге всякое случалось, но к делу это не имело отношения. Вообще-то я раньше считал, что шло всё это на организацию и поддержку коммунистических движений, но потом, когда я попал в круги высокие, понял, что на эту часть выделялись средства иные. А по моим скромным подсчётам я один упёр за кордон столько, если в нынешних ценах взять, то годовой бюджет обслужить можно запросто. Тринадцать ведь лет таскал без перерывов. Даже в отпуске не был ни одного раза.

– Самая крупная партия какая-то была?

– По меркам старым, когда мы грабежом жили, то много. В 1923 году я пёр два чемодана драгоценностей. Перечислять не стану, но точно знаю одно: в шкатулке было колье, которое до сих пор в пропаже числится. "Колье Шарлотты". Я его вёз. Чемоданы же были набиты такими сокровищами, что колье это – невзрачная штучка. Теперь такой груз тянет на полмиллиарда долларов, не меньше.

– Дормидонтович, а ты, почему не сбежал?

– Эх, Толя! Что тебе сказать. Была у меня такая мыслишка. Но не сделал я этого. Тебе не понять. Это в душе. Я – хитровец. Это в крови. Чтобы со мной не случилось, я всё равно бы в Москву на Хитровку возвратился б. Ведь она мне, как мать.

– Так снесли же её?

– Я плакал горькими слезами, когда её ликвидировали. Убить можно место, но в душе, Толя, что не говори – продолжает чувство жить до твоей смерти. Есть ещё один нюанс. Психологический. На Хитровке обмануть соседа или такого же как ты сам, было делом обыденным, но существовал и закон чести. Данному слову были верны до момента, пока тебя не обманут. Кюзис мне слово дал и остался ему верен, а я его обмануть не мог.