– Вокруг монастыря не сеяли?

– Не-а. Сенокос был. А сам монастырь в сплошном буреломе стоял.

– Бурьяне,- поправил его Сашка.

– Какая разница, как запустение назвать. Там были заросли крапивы огромные. Мы пытки устраивали. Разденем пленного и бросаем в них кувырком. Вылезает, орёт. Меня тоже дважды кидали. Тоже орал и пускал слезу. Лет семь мне было.

– Менее известен это как?

– Наш хоть и старше на сотню лет, но Введенский известен событиями и соседством с Козельском. Городок этот прославился своей героической обороной во времена нашествия Орды под руководством Батыя. И Введенский монастырь стоит на перекрестке дорог. Стоял когда-то. В нём останавливались знаменитые люди, чтобы поговорить со старцами о бытие. Вокруг множество скитов, в коих мудрые отшельники обитали. Говорят, что отец Сергий писан Львом Николаевичем Толстым именно оттуда. А наш тихо существовал без громогласия и суеты, почётных посетителей не имел. Так что в историческом плане – менее.

– Ясно. Что, в баню идём или жрать?

– Жрать,- сказал Снегирь.- Кишки слиплись.

– Внука-то помог определить?

– Что его определять, у него школа с золотой медалью, аэроклуб с парашютной секцией, тысяча прыжков. Я его взял в охапку да и свёз в Рязань, где его сразу и зачислили без экзаменов. Он бы и сам поступил, но привыкли у нас в народе к протекции, она в поры въелась. В училище, кстати, я с мужиками потолковал. Недобор в этом году. Нет, по количеству приняли норму, но если раньше все здоровые были, без ограничений так сказать, то нынче брали с недостатками, а это значит, что выпуск будет не полным, не все смогут добраться до последнего курса. Процентов сорок хлюпиков, которым вообще в армии не место, не то, что в десантных войсках.

– В штабах отсидятся.

– Ну, если только так. Такие раньше в политучилища валили, а теперь их все закрыли, идти некуда, Священный Синод не создаёт своих заведений, вот и полезли. Саш, а ты с парашютом прыгал?

– Нет. Не доводилось. Но подпрыгивать высоко случалось.

– Это как?

– Расскажу, если будет свободное время.

Они пролезли к домику. Окон не было видно. Их замело снегом.

– Вот присыпало, так присыпало,- удивлённо произнёс Снегирь, осматривая.

– До весны совсем скроет. Откапывать сейчас не будем. Поедим, потом перед баней лопатами помашем малость,- Сашка отбросил от входных дверей снег ногой и вошёл в дом. Потапов сидел за столом и что-то писал. Апонко лежал с открытыми глазами.- Полуночники не спят. Здоров, мужики!

– Долго вы что-то?- спросил Потапов.

– На жилу вышли,- ответил Снегирь.- Ваносику пустил свою бандуру, и мы остались посмотреть, как она фурычит. А вышли, метель кончилась, звёзды. Вот-вот солнышко выглянет.

Апонко подхватился с нар и стал натягивать унты.

– Хочу небо видеть,- снимая с гвоздя куртку, сказал он.- А то метель эта все нервы измотала,- и он выскочил наружу.

– Я тоже сбегаю,- стал одеваться и Потапов.

– Полезное с приятным совместите,- сказал ему Сашка вдогонку. Тот задержался в дверях.

– А что надо?

– Снег отбрасывайте, но влево. Только влево. Старайтесь за угол дома. Минут двадцать, максимум полчаса, а то мороз под пятьдесят давит. И воздух открытыми ртами не хватайте, дышите носом. Работайте без авральных усилий. Спокойно. Лучше меньше, но здоровым, чем много, но в гробу.

– Понято,- ответил Потапов, исчезая.

– Чичас надорвутся,- произнёс Снегирь.

– Пока мы едим пройдёт полчаса,- Сашка стал накладывать в тарелку.- Чего ты расселся? Иди.

– Да вот дума пришла. Саш, сколько Жуху лет?

– Двадцать два в этом году исполнилось.

– Всего!

– А ты думал?

– Ничего не думал. Пива хочу.

– А бабу?

– Тоже хочу, но терпимо. Не столько трахаться, сколько просто, чтобы рядом лежала и щупать, гладить.

– Озорник!- отозвался с нар Панфутий.- Однако.

Стали хохотать.

– Дед Панфутий,- обратился к нему Снегирь.- Ты свою молодость вспомни. Небось сам озорничал?

– Ящо как!- сползая с нар и кряхтя, ответил Панфутий.- Юность оно знамо нетерпелива в порывах своих. Пока свою красавицу не встретил, царство ей небесное, ох, грешен был по этой части. Страсть.

– А женился, не гулял?- спросил Снегирь.

– Нет. Она у меня колдунья была. Зелья мне подсыпала и с той поры отворотило меня от баб. Совсем.

– Брехун!- сказал Сашка.- Ты его, Андрей, не слушай. Я его по детству помню. Шальной он был и при Клавдии Петровне, как кот мартовский. Набедокурит и сразу в тайгу с глаз её долой. Крутая она была на сей счёт и на руку хватка. Стреляла даже в козла, но промахнулась. Только и это не помогло. А вот красоты была и впрямь неописуемой. По ней мужики пачками сохли, в тайне её любили, но она, в отличии от этого плешивого мерина, рогов не наставляла ему. Вот ты скажи, Панфутий, за что она тебя любила?

– Ты, Сань, обидеть меня не смогёшь,- подсаживаясь к столу, сказал Панфутий.- У меня нос по ветру. Секёшь о чём речь?

– Вот Снегирь, что значит природный нюх. Я думаю, чего он не спит, ворочается, постанывает, может женку во сне видит, а он, сукин сын, хочет сто грамм за жилу.

– Дак это. Не я хочу. Закон требует. Коль дошли, ставь не жмись. А нет, то спать лягу. Может и точно ко мне моя царевна во сне придёт.

– Что ж,- Сашка встал и исчез в каптерке. Принёс бутылку коньяка, поставил перед Панфутием на стол.- Получи. Но на вопрос сначала ответь.

– Я один не буду,- откупоривая бутылку, сказал Панфутий.- Компания нужна.

– Мы после бани примем,- заверил его Сашка.

– Тогда я с вашего согласия причащусь,- и Панфутий плеснул себе в кружку грамм сто.

– Я те причащусь, в качель душу мать,- крикнул с нар Борисович.- Меня погодь.

Панфутий налил столько же ещё в одну кружку и стал говорить:

– То Санька верно сказал – пёс я, за что сам себя костерю. И красива была Клавдия несказанно. Как прикоснёшься – весь дрожью изойдёшь, коль не оттолкнёт, насмерть. За что меня любила, не ведаю. Это вопрос к ней. Так нас жисть свела. Ну, что ты там возишься, иди скоро, иль поднести,- обернулся Панфутий в сторону нар.

– Да иду уже,- ответил Борисович.

– Вот леший. Надо это в момент делать, успел бы потом порты надеть. Кого тут стыдиться, свои все. Это Александр ставит вне плана за наш доблестный горбатый труд. Коньяк. Беги, а то щас с горла садану, слюнями потом изойдешь весь.

– Погодь, погодь,- Борисович подбежал к столу в одном шерстяном носке, вторая нога была боса.- Козёл ты, Панфутий и только,- он поднял свою кружку, и они, чокнувшись, выпили.

– А ты поспевай вовремя. На халяву, чай, дают. И не моргай слезой, а то больше тебе не налью. В тайге живёшь, а пить не научился. Пускаш слезу, как малолетка.

– Да ладно те, умеха,- Борисович извлёк из кармана второй носок, натянул, присев на лавку.- Ещё посмотреть надо кто из нас сосунок.

– Хорошо, вижу, проснулся,- отреагировал Панфутий и плеснул снова в обе кружки.- И вот что странно, из трёх дочерей, только одна от матери красоту унаследовала. Лицом и статью, как две капли воды, а другие две корявые вышли. Только Любаша в мать. Почему так, Сань?

– Я со свечкой не стоял, откуда мне знать. Лет-то ей теперь сколько?- спросил Сашка, вставая из-за стола.

– Ну, сколько,- Панфутий стал что-то считать на пальцах.- Думаю, где-то двадцать два или три.

– У него,- пояснил Сашка Снегирю,- восемнадцать детей, из которых три девки. На будущий год ей в августе двадцать стукнет. Последняя она, Люба, у них в семье. Клавдии Петровне уж сорок пять было, а Гришке, что перед Любой родился – одиннадцать. Выходит, что семьдесят третьего она у тебя, Панфутий.

– Как помнишь-то?- поднимая кружку, спросил Панфутий.

– Я в тот год вышел на пешеходку грузовым "ишаком" штраф отрабатывать. Свалился со скалы и забегал в больничку, чтобы спину зашили. Клавдия Петровна как раз и родила,- ответил Сашка уже на пути к дверям.

– У меня их столько, что я всех даже по именам не помню,- признался Панфутий.