— Ой, мама! — снова прошептал Утенок.

— Заткнись! Она умерла, — отрезал Хэрн.

Мы скользили вперед. Нас окутывала белая пелена дождя. Все вокруг было белым. Мы скользили в белом круге по серой воде, и даже болота были не видны. Над головами у нас раздавалось кряканье уток и крики чаек. Дождь, кажется, начал стихать. Что, вам кажется, будто ничего страшного в этом нет? В следующее мгновение наша лодка чуть не наехала на двух уток, и те с истошным кряканьем кинулись прочь. И мы не могли разглядеть этих уток. Вы же, небось, сами знаете, как утки, набирая скорость для взлета, несутся по воде и хлопают крыльями. Мы видели брызги, две вспененные полосы на воде и капли, летящие с крыльев. Мы видели фонтанчики воды, которые утки подняли при взлете. Мы слышали их кряканье. Мы чувствовали на лицах ветер, поднятый их крыльями. Но самих уток мы не видели.

— Что случилось? — шепотом спросил Утенок.

— Мы не ослепли, — хрипло произнес Хэрн. — Мы видим воду.

Он больше не правил лодкой. Он сидел, положив руку на руль, и таращился так, словно мог заставить свои глаза снова начать видеть.

Лодку свернула в сторону и поплыла дальше. Я видела разбегающийся треугольный след на воде, оставленный проплывшим чирком. Я слышала крики птиц. Но я не видела ни единой птицы. А потом мы внезапно, без малейшего промедления или предупреждения, вышли в море, и я снова их увидела.

Перед нами возникло препятствие. Это была огромная сеть, вышиной с дом. Она висела на столбах и тянулась в обе стороны, насколько хватало глаз, через болота и множество рукавов Реки, от одного ее берега до другого. Птицы копались в грязи за сетью, что-то ели и хлопали крыльями. Мы прекрасно их видели. Вдалеке, тоже за сетью, мы увидели лодку с двумя варварами, по-прежними погруженными в свое странное занятие.

Впереди раскинулась синева. Море оказалось целой прорвой воды. Там, где оно встречалось с небом, синева делалась темнее. Оно было огромное — слишком большое для меня. Я с радостью остановила взгляд на длинном черном корабле, стоящем на якоре неподалеку отсюда. Он слегка покачивался. На остром черном носу у него были нарисованы два больших глаз, и казалось, будто корабль смотрит на нас.

— Смотрите, смотрите! Там, в сети!.. — крикнул Утенок.

И вправду, в сети со стороны Реки что-то билось. У нас не получалось рассмотеть толком, что же это было. Они были большие, размером с гуся или лебедя, и мне показалось, будто они розоватые и с крыльями. И каждое такое существо, оказавшись у черной сети, билось изо всех сил, пытаясь улететь. Эта борьба была лучше видна нам, чем те, кто боролся. Некоторым удавалось протиснуться через широкие ячейки сети. Тогда они взмывали в небо над морем и растворялись в синеве. Но многие сдавались и соскальзывали по сети вниз — таких было куда больше. Вода кипела от их отчаянного трепыхания. И вот их-то и подбирали варвары в той лодке.

— Души людей! — воскликнул Утенок.

— Я в это не верю! — сказал Хэрн, глядя на сеть во все глаза. — Я не верю!

Тут варвары в маленькой лодке увидели нас. Они сердито закричали и поплыли вдоль сети обратно. Хэрн быстро повернул руль и поймал парусом ветер. Над морем стоял ясный, ветреный день. Наверное, дождь и туман были порождены сетью. Ветер и прилив понесли нас к черному кораблю, прямо под один его огромый глаз. Мне захотелось спрятаться. Он так смотрел!

— Он просто нарисован, — сказал Утенок, привязывая лодку к огромной якорной цепи черного корабля. Хэрн взобрался по этой цепи на палубу. Утенок посмотрел на меня и сунул Леди под накидку, себе за пазуху. Я точно так же спрятала Младшего, и мы последовали за Хэрном.

Палуба корабля была черной и пахла смолой. Она напоминала зимний лес. С мачт — это оказались такие стволы деревьев, скрепленные железными обручами — свисало множество веревок. На палубе никого не было видно. Но вдоль бортов стояло множество плетеных корзин. Утенок открыл одну, и тут же отскочил назад, и мы с Хэрном тоже, потому что оттуда вырвалось множество почти невидимых крылатых штуковин, и закружили над корзиной с шумом, который напоминал рев разбушевавшегося пламени. Они не причинили нам никакого вреда. Они просто метнулись за борт корабля и исчезли в море.

Прежде, чем мы оправились от потрясения, в высокой надстройке на корме распахнулась дверь. Оттуда с воплями хлынули варвары.

— Вы кто такие?! Вы что творите?!

Это были волшебники. Я это знаю. Когда дядя Кестрел впервые рассказал нам про варварских колдунов и их боевые заклинания, я представила себе уродливых желтоволосых людей с большими розовато-лиловыми носами, морщинистыми щеками и искривленными ртами. Меня здорово удивило, что Танамил, а позднее и Карс Адон выглядели совсем не так. А вот эти люди — именно так. Мне даже пришло в голову, что в варварские колдуны подаются лишь те, кто настолько противен, что остается вообще без друзей. На варварах были длинные одежды, и им приходилось подхватывать их на бегу. Я сильно перепугалась и вцепилась мертвой хваткой в Младшего, спрятанного под накидкой.

Наверное, Хэрн это узнал от Карс Адона. Он не сдвинулся с места, а когда варвары подбежали к нам, сдержанно поклонился им. Они даже притормозили. Они не стали хватать нас — как, без сомнения, собирались сделать изначально, — а угрожающе столпились вокруг. Я так подозреваю, что Хэрн тоже был не настолько спокоен, как старался это изобразить, когда все эти уродливые рожи собрались вокруг.

— Чего вам надо, отродья? — сердито спрашивали они.

— Мы — волшебники, и пришли с посланием от Карса Адона, — сказал Хэрн. — Могу ли я поговорить с Канкредином?

Уродливые рожи заспорили между собой.

— Это не волшебники!

— Нет, волшебники! Они прошли сквозь сеть!

— Он не захочет возиться с этими сопляками!

— Наложите на них заклинание тяжести и скиньте их за борт!

Я была совершенно сбита с толку. Они кружили вокруг нас, а я улавливала лишь отдельные слова и обрывки фраз. Но у каждого на одежде были вытканы говорящие узоры. Значит, у них тоже существовало это искусство. Узоры были большие и хвастливые. «Я истязаю зверя», — прочла я. «Я вынул глаза Сандара». Потом еще промелькнуло: «…творю драгоценности, где никто» и «…убиваю троих одним заклятьем…» И еще: «Я насылаю потаенную смерть». От такого кому угодно сделалось бы плохо.

— Тихо! — донесся чей-то раскатистый голос с другого конца палубы. — Это что такое?

— Трое сопляков, которые утверждают, что они волшебники, господин, — доложил кто-то из варваров.

— Они прошли через сеть? — поинтересовался тот же голос.

— Да, господин. Ладри крикнул нам про это с душелодки.

— Тогда, пожалуй, я хочу на них взглянуть, — проревел голос. — Тащите их сюда.

Нас прогнали по палубе и загнали в дальнюю дверь. Там обнаружилась большая комната. С балок свисали гамаки. Но мы там не задержались — мы сразу же очутились в другой комнате, на самом краю кормы. В этой комнате было большое окно, выходящее на море, и пустое кресло — хорошее кресло, куда лучше, чем у Карса Адона. Варвары толкнули нас к этому креслу, а сами столпились вокруг.

— Некоторым придется удалиться, — прогудел Канкредин. Он сидел в кресле. А за секунду до того оно было пустым.

После того, как я увидела эту сеть, уловляющую души, я думала, что меня уже ничто не напугает. Но я ошибалась. Оказалось, что Канкредин — это вовсе не Танамил. Он не был молодым. Он был стар — как бывает старым камень; он был таким же твердым и прочным, как камень, и казалось, что он таким он был всегда. У меня волоски на руках встали дыбом, а кожа пошла пупырышками, пока я его рассмотрела.

А смотеть на него было нелегко. Он был такой холодный, что от взгляда на него у меня немели глаза. По-моему, у него были длинные вьющиеся седые волосы — они обрамляли лицо и спадали на плечи. Но макушка у него была лысая и серая от грязи, и на ней красовалась пара больших розовых шишек. Ну, в общем, именно это первым бросается в глаза, когда человек сидит. Потом Канкредин неспешно поднял голову, и сперва мне показалось, будто лицо у него пухлое, с толстыми веками, наползающими на глаза. Но едва лишь я встретилась с ним взглядом, как его лицо выросло и изменилось; оно как будто сделалось больше и стало видно откуда-то издалека. Хэрн говорит, будто это по-прежнему стоит у него перед глазами, стоит лишь ему зажмуриться, но не может объяснить, что же такое это «это». Вот и я тоже не могу. А голос мне запомнился лучше. Он велел здешним магам выйти. Голос исходил откуда-то из обширной груди и живота Канкредина и звучал, как удар колокола. Только колокол как будто находился где-то далеко. Казалось, будто голос Канкредина исходит не изо рта. Он лязгал где-то вдалеке, и возвещал страх и ужас, поражение и смерть. Стоило мне услышать этот голос, как я тут же поняла, что мы оказались лицом к лицу с великим злом. И еще я поняла, что мы совсем свихнулись, раз явились сюда без Одного.