– Пекин пал! Бегите, пока не поздно!

– Японцы близко! Демоны идут!

В воздухе стоят крик, стон и плач. Внезапно я замечаю Цзина – он ковыляет по дороге, расталкивая толпу, он ищет меня. Я прячусь за дерево, Цзин проходит мимо в пяти шагах, я слышу, как он спрашивает женщину, не видела ли она девушку – совсем молодую, маленькую, бледную, с короткими волосами и одетую, как мальчик. Его голос дрожит и срывается. Держа в руках мои косы, он плюет на землю и зовет меня, осыпает проклятиями.

Его вопли разрывают мне сердце: «За что ты мучишь меня, гадина?! Как можешь заставлять меня страдать – меня, вернувшегося из ада?!»

В конце концов Цзин уходит.

Внезапно кружившийся в небе над толпой самолет сбрасывает бомбу, следом еще одну. Взрывы опрокидывают меня на землю. Я теряю сознание. Придя в себя, вижу, как мужчины, женщины, дети, старики разбегаются в разные стороны словно муравьи из разрушенного муравейника.

Я поднимаюсь. Из руки течет кровь. В небе нарастает гул моторов. Летят новые самолеты! Я бросаюсь бежать к лугу.

Японцы бомбят дорогу. Я мечусь, не зная, где спрятаться. У меня кружится голова. Руку печет как огнем. Когда же наступит пробуждение от этого кошмара?

Незадолго до наступления ночи я вижу вдалеке деревню и ускоряю шаг.

Здесь царит странная тишина. Темно, двери домов распахнуты, на улицах валяется разломанная мебель. Чуть поодаль я замечаю трупы: четверых крестьян проткнули штыками. В домах не осталось ни одной животинки, ни одной рисинки, ни одной соломинки в печах. Японцы сначала перебили жителей, а потом подчистую ограбили их жилища.

У меня нет сил идти дальше. Я вхожу в пустую хижину. Вспомнив старый рецепт Матушки, посыпаю раненую руку остывшей золой и обматываю куском ткани, оторванным от рубашки. Опускаюсь на пол, прислоняюсь к остывшей печи и заливаюсь слезами.

Утром меня будит чудовищный грохот. Что-то кричат на незнакомом языке мужские голоса. Открываю глаза.

Надо мной стоят солдаты с ружьями наперевес.

92

Пекин взят.

Мы получили приказ прочесать местность в поисках шпионов и раненых китайских солдат. Всех их следует казнить.

Утром солдаты обнаруживают подозрительного незнакомца. Связав ему руки за спиной, они приводят его в центр деревни. Он одет как студент, но костюм явно велик ему. Задержанный не поднимает головы и хранит вызывающее молчание.

Солдаты заряжают винтовки.

Лейтенант Хаяси, который вместе со мной командует операцией, жестом приказывает им подождать.

– Вы всегда хвастались фамильной саблей шестнадцатого века. Мою выковали веком позже и дали ей имя, назвав «косарем голов». Сейчас я покажу вам ее в деле.

Солдаты возбужденно цокают языками и переговариваются, предвкушая бесплатное развлечение.

Хаяси становится в самурайскую позу – ноги раздвинуты, колени согнуты (он выучил ее по старинным эстампам) – и заносит саблю над головой.

Пленный медленно поднимает глаза.

Я едва не теряю сознание.

– Подождите!

Кидаюсь к молодому человеку, стираю с его лица следы грязи и копоти – и вижу родинки, похожие на слезинки.

– Не трогайте меня! – кричит она.

– Женщина! – восклицает Хаяси, убирая саблю в ножны.

Он отталкивает меня, опрокидывает задержанного на землю и сует руку ему в брюки.

У меня останавливается сердце. Это она! Что она делает здесь, в этой деревне? Когда покинула Маньчжурию?

– Женщина! – подтверждает возбужденный Хаяси.

Девушка отбивается, издает пронзительные вопли. Он отвешивает ей две пощечины, срывает туфли и брюки. Потом расстегивает пояс. Их окружают сгорающие от нетерпения солдаты.

– Прочь! Отойдите. В очередь! – приказывает он.

– Скоты!

Я бросаюсь на лейтенанта. Он поворачивает ко мне разъяренное лицо. Увидев нацеленный ему в лоб пистолет, Хаяси весело смеется:

– Ладно, вы будете первым. В конце концов, это ваша «находка».

Я не отвечаю. Он понимающе ухмыляется и шепчет мне на ухо:

– Это у вас впервые, не так ли? Если стесняетесь на людях, идите в тот храм, я покараулю.

Хаяси увлекает меня в храм на противоположной стороне улицы. Двое солдат приносят девушку, бросают ее на пол и выходят, мерзко хихикая.

Она дрожит всем телом. Я снимаю китель и прикрываю ее обнаженные ноги.

– Не бойтесь, – говорю я ей по-китайски.

Звук моего голоса приводит ее в смятение. Она смотрит на меня во все глаза. Безмерное страдание искажает ее лицо. Внезапно она плюет в меня и начинает кататься по земле с криком:

– Убей меня! Убей меня!

Хаяси стучит в дверь, я слышу его смешок:

– Лейтенант, поторопитесь! У моих солдат кончается терпение!

Я обнимаю мою китаянку. Она кусает меня в плечо. Мне очень больно, но я прижимаюсь щекой к ее щеке. Я плачу и шепчу ей:

– Прости меня, прости меня…

В ответ она истошно выкрикивает:

– Убей меня, прошу тебя! Убей! Не оставляй меня жить!

Из-за двери слышен голос Хаяси:

– Лейтенант, почему так долго? Не будьте эгоистом!

Я выхватываю пистолет и прижимаю дуло к виску китаянки. Она поднимает ко мне лицо. Страх исчез из ее глаз. Теперь она смотрит с привычным безразличием – как на площади Тысячи Ветров.

Я вздрагиваю и чуть сильнее нажимаю пистолетом.

– Вы меня узнаете?

Она закрывает глаза.

– Я знаю, что вы меня ненавидите, и я знаю, что вы никогда меня не простите. Но теперь ваше презрение не имеет значения. Я убью вас, а потом покончу с собой. Ради вас я отрекаюсь от этой войны, предаю родину. Ради вас стану недостойным сыном, навеки замарав честь семьи. Мое имя никогда не помянут в храме, посвященном павшим героям. Оно будет проклято.

Я осыпаю девушку поцелуями. По ее щекам текут слезы. Она больше не сопротивляется. От ударов прикладами в дверь дрожит пол.

– Лейтенант, вы закончили? Считаю до трех и вхожу! Раз…

У меня нет времени узнать, почему она покинула Маньчжурию, зачем обрезала свои дивные волосы. Я мог бы задать ей тысячу вопросов, но не стану этого делать. Я так и не сумел произнести слов любви.

– Два…

Я шепчу ей на ухо:

– Не тревожьтесь. Я последую за вами. Я защищу вас там, в темноте.

Она открывает глаза:

– Меня зовут Ночная Песня.

Но я уже нажал на курок. Ее черные зрачки дрогнули и расширились, из висков потекла кровь. Моя китаянка падает, ударившись затылком. Мертвые глаза смотрят вверх.

Открывается дверь. За спиной раздаются шаги, и я с отчаянием понимаю, что у меня даже нет времени сделать харакири, приняв достойную самурая смерть.

Сую в рот окровавленное дуло пистолета.

Грохот, землетрясение.

Я падаю на играющую в го.

Мне кажется, что ее лицо порозовело. Она улыбается. Я знаю – там мы продолжим нашу партию.

Последним усилием воли пытаюсь удержать глаза открытыми, чтобы видеть мою любимую.