Лейтенант наносит ей жестокий удар ногой. Она опрокидывается на бок, поворачивает к нам распухшее посиневшее лицо.

Придавив ей лицо сапогом, лейтенант улыбается:

– Скажи, что, если она не заговорит, я засуну ей в задницу раскаленную кочергу.

Китаец спешит перевести его слова несчастной. Она перестает стонать. Все смотрят на полумертвое тело женщины. Лейтенант делает знак переводчику, хватает ручку и листок бумаги. Внезапно женщина выпрямляется и начинает вопить, как вырвавшаяся из ада фурия:

– Убей меня! Убей меня! Все вы прокляты…

Лейтенант не ждет перевода – смысл сказанного понятен ему без слов. По его знаку палачи бросаются на женщину, удерживая ее за плечи. Лейтенант берет раскаленную докрасна кочергу.

Узница заходится в крике, от ее тела поднимается зловонный дым. Я отворачиваюсь. Лейтенант бросает кочергу в таз и смотрит на меня, загадочно улыбаясь.

– Перерыв. Мы продолжим позднее.

Он увлекает меня в другие камеры, со скрупулезной точностью исследователя объясняет во всех подробностях назначение крючков, хлыстов, палок, иголок, кипящего масла и перечной воды. Мы заходим в его кабинет, и он предлагает мне стаканчик сакэ.

– Прошу меня извинить, я никогда не пью среди дня.

Он хохочет.

– Любая тюрьма похожа на королевство со своими собственными законами. Сакэ заставляет мозг работать активнее, будоражит воображение, помогает бороться с усталостью.

Я прощаюсь под предлогом срочной встречи. На пороге он спрашивает:

– Надеюсь, вы в скором времени посетите нас снова?

Я молча киваю.

У себя в кабинете я составляю рапорт для капитана Накамуры, в котором расхваливаю работу лейтенанта Оки: «Этот человек работает очень тщательно и дотошно. Он всей душой предан императору. Следует дать ему полную свободу и позволить выполнять его обязанности с помощью надежных подчиненных. Человек извне может только нарушить налаженный ход допросов. Прошу вас, господин капитан, больше не посылать меня с проверками в тюрьму. Сегодняшний визит еще больше укрепил мою убежденность в том, что нельзя попадаться живым в руки врагов».

Три дня спустя солдат передает мне послание от Оки: лейтенант хочет переговорить со мной по важному делу. Я немедленно отправляюсь на встречу. Несмотря на жару, лейтенант вырядился в новенький мундир и сверкающие на солнце сапоги. Он приветствует меня улыбкой:

– У меня для вас хорошая новость. Человек, которого вы видели во дворе, заговорил. Во время последней облавы мы арестовали пятнадцатилетнего мальчишку. Его допрос состоится сегодня ночью. Хотите присутствовать?

При слове «допрос» у меня к горлу подступает дурнота. Я произношу несколько лестных слов в адрес переводчика лейтенанта и объясняю, что в моем присутствии нет никакого смысла.

Он невозмутимо смотрит мне прямо в глаза и продолжает настаивать:

– Вы действительно не хотите поучаствовать? Жаль. Мальчишка очень мил, и я уже отобрал несколько крепких парней, которые заставят его говорить всю ночь. Это будет великолепно.

Температура в этот день достигает тридцати пяти градусов в тени, но от слов лейтенанта по моему телу пробегает ледяная дрожь. Я несвязно бормочу, что подобное зрелище меня не занимает.

Он удивлен:

– Я думал, вы любите такие вещи.

– Лейтенант, ваша миссия чрезвычайно сложна и важна для экспансии Японии и прославления императора. Я не хочу отвлекать вас. Позвольте отклонить ваше столь любезное приглашение.

По лицу моего собеседника пробегает тень разочарования. Он с грустью смотрит на меня. Лейтенант Ока так идеально выбрит, что его маленькие усики могут в любой момент вспорхнуть с верхней губы и улететь.

– Ну же, лейтенант, – говорю я, похлопав его по плечу. – Возвращайтесь к работе. От нее зависит слава империи.

57

Всю неделю я поджидала Миня на перекрестке.

Бродя вечерами по академическому бульвару, тщетно надеялась увидеть знакомое лицо.

Нахожу адрес, который дала мне Тан. Перед ветхим домом в рабочем квартале с криками носятся ребятишки. Старая женщина устало выбивает простыни.

Появляется соседка.

– Я должна вернуть книгу Тан.

– Ее арестовали.

По городу расползается ужас. Японцы решили бросить в тюрьму всех несогласных с режимом. Я удивляюсь, что меня до сих пор не арестовали. Ночами прислушиваюсь к мерному топоту солдат, к лаю собак и боюсь услышать глухой стук кулака в нашу дверь. Молчание еще страшнее шума и смятения. Я смотрю на потолок, окидываю взглядом туалетный столик с зеркалом в голубой шелковой раме, письменный стол, букет роз в вазе. Все это могут сломать, раздавить, сжечь. Наш дом, подобно дому Цзина, превратится в обугленный скелет.

Я снова вспоминаю последнюю встречу с Минем на улице. Когда он догнал меня в тот день, волосы у него растрепались, он задыхался от бега и не знал, что его ждет тюрьма. Он тогда сказал: «Цзин влюблен в тебя. Он только что мне признался… Тебе придется выбирать между нами…» Я почувствовала раздражение. Его слова оскорбили мою гордость. «Не будем устраивать сцену», – так я ответила Миню, и это были последние слова, которые он от меня услышал.

Цзина мне не хватает так же сильно. Сегодня его дурной характер и резкие манеры кажутся мне невероятно привлекательными. Как их спасти? Как связаться с сопротивлением? Как добиться разрешения на посещение тюрьмы? На несчастье моих друзей, они родились в богатых семьях. Разница между собственной уютной спальней и темной сырой камерой должна быть просто невыносимой. Они наверняка заболеют. Говорят, тюремщиков можно умаслить деньгами. Я готова отдать все.

На улице начинается стрельба. Дико визжит и воет собака. И тут же все успокаивается, город погружается в тишину и молчание, как брошенный в бездонный колодец камень.

Меня кидает то в жар, то в холод. Мне страшно. Но ненависть придает сил. Я открываю ящик комода. Достаю из несессера – мне подарили его на шестнадцатилетие – ножницы с золотой рукояткой и острыми концами.

Прикладываю к лицу драгоценное оружие, ледяное, как сталактит.

Я жду.

58

Во мне живут два разных человека. Один – тот, что носит форму, – взирает на город с гордостью победителя, другой, время от времени переодевающийся в гражданское платье, покорен его красотой.

Этот второй – китаец. Я с изумлением наблюдаю, как меняется его речь, внешний облик и манера поведения. Надевая свой маскарадный костюм, я перестаю быть собой. И уже почти стал свободным человеком, которому неведомы присяга и воинский долг.

В детстве мне часто снился один и тот же сон: одетый в черное, как нинзя [24], я крался по крышам уснувшего города. У моих ног простиралась ночь, то тут, то там, как огни океанских лайнеров в темном океане, поблескивали окна. Город из сна был мне незнаком, это пугало и подстегивало. На узкой пустынной улице раскачивались под навесами фонари, распространяя вокруг зловещий свет. Я шел на цыпочках по крыше, переступая с одной черепицы на другую, подходил к краю и внезапно бросался в пустоту.

Я сердит на капитана Накамуру за то, что он заставил меня играть столь низкую и подлую роль. У меня нет ни чутья, ни цинизма, ни паранойи, свойственных настоящему шпиону, и мне недостает взгляда профессионала, способного различить черное пятно на темной бумаге. Кроме того, я чувствую, что за мной тоже следят. Несмотря на июньскую жару, я вынужден надевать плотную льняную рубаху – иначе не спрячешь пистолет за поясом. Садясь за доску, я кладу ладони на колени, а правым локтем прикрываю пистолет, выпирающий из-под складок одежды.

Поднимая правую руку, чтобы сделать ход, чувствую прикосновение стали. В оружии заключены моя сила и моя слабость. У меня прекрасный обзор для стрельбы, но я и сам могу погибнуть, если какой-нибудь китайский мятежник выстрелит мне в спину.