52

Китаянка отправилась обедать домой, а я выбрал корейский ресторан, где всегда мало посетителей, и заказал холодную лапшу. Сидя в углу в полупустом зале, я рассеянно наблюдаю за беготней подавальщиков и составляю в уме черновик письма матери.

Сообщаю, в чем у меня есть нужда: мыло, полотенца, газеты, книги, печенье с красной фасолью. Годы, проведенные в кадетской школе, сделали из меня мужчину. Расставание с родиной снова превратило в капризного ребенка. Я не просто «делаю заказ», но и указываю сорт, цвет и запах требуемого, по двадцать раз переделываю список, и злость и тоска в конце концов отступают.

Как поживают цветы в саду? Как дела у младшего братца, призванного в сухопутные войска? Дают ли ему раз в месяц увольнительную? Балует ли его Матушка вкусным обедом и теплым сакэ? Что сейчас делает моя маленькая сестричка? Какая в Токио погода?

Всем в армии известно, что нашу почту перлюстрируют. Из опасения выдать военную тайну солдаты и офицеры не проявляют чувств в письмах к родным. Ответные послания так же сухи и лаконичны. Наверное, когда мы уйдем, нас будут считать бесстрашными героями – ведь ни один из нас ни разу не пожаловался, не проявил беспокойства!

Я по буковке разбираю каждую фразу пришедшего из Японии письма, домашние по-своему толкуют мои послания. Боясь поколебать волю сына к победе, Матушка ни разу не написала, что скучает по мне. Я ни словом не обмолвился, как страдаю вдалеке от дома, чтобы не заставлять ее плакать.

В нашей переписке допустимы лишь слова о смерти.

Она пишет: «Умри без малейших колебаний за честь Императора – это предназначено тебе судьбой».

Я отвечаю: «Как радостно пожертвовать собой ради любимой родины».

Я никогда не скажу, что отдам жизнь во славу моей матери. Она ни за что не признается, что моя смерть убьет ее.

Я придумываю концовку письма: «Конфуций говорит, что «воистину человечный человек никогда не станет спасать свою жизнь, если для этого понадобится перестать быть человеком». Эта добродетель стала главной в моей жизни. Прошу Вас, досточтимая Матушка, молитесь, чтобы я как можно скорее достиг этого идеала».

53

Обед накрыт в большой столовой. Служанка закрыла ставни, чтобы удержать утреннюю свежесть. Вернувшаяся с рынка сестра пересказывает нам сплетни и слухи.

Она говорит, что накануне ночью японская армия арестовала членов Единого фронта, которые тайно готовились к восстанию. Стрельба не была учениями – произошла резня.

Я не слишком внимательно слушаю рассказ сестры. Игра в го так возбуждает меня, что я отключаюсь от внешнего мира. Полумрак нашей столовой напоминает мне спальню в доме Цзина – темную, как императорская гробница: от черной лаковой мебели исходит тяжелый аромат, трещины на стенах складываются в затейливые узоры. Кровать застелена алым с золотым шитьем покрывалом, напоминающим неугасимое пламя.

– Восстание, – повторяет сестра. – Только подумайте! Какая глупость!

Она продолжает:

– Знаете, где арестовали заговорщиков? Никогда не поверите: сын мэра лично руководил их сходками в одном из своих домов. Не смотрите на меня так, словно я брежу. Говорят, в подвале нашли ружья и ящики с патронами. Что? Ну конечно, его тоже арестовали.

Я перестала чувствовать вкус цыпленка. Чтобы проглотить кусок, набиваю рот рисом, но организм отказывается принимать пищу.

– Сегодня утром, на рассвете, – вступает в разговор подающая чай кухарка, – японцы задержали врача Ли. Он был участником заговора.

– Когда-то я хорошо знал мэра, – медленно роняет Батюшка. – Наши отцы вместе служили при дворе вдовствующей императрицы. В молодости мы часто встречались. Он хотел поехать учиться в Англию. Но семья воспротивилась. Это стало для него предметом вечного сожаления. На днях он подошел поприветствовать меня после лекции. В свои пятьдесят пять он стал очень похож на отца – не хватает только шляпы с павлиньими перьями, коралловых бус и парчового халата. Пожимая мне на прощанье руку, он сообщил, что старший брат, близкий к императору Маньчжурии человек, добился для него поста при дворе Новой Столицы. Теперь с его карьерой покончено. Думаю, сама его жизнь в опасности, как и будущее семьи.

– Как ты можешь жалеть этого человека! – вмешивается Матушка. – Он нас ненавидит. В бытность свою советником мэра он всячески интриговал, чтобы тебе урезали часы. Скажу больше-я подозреваю, что он пытался запретить твои переводы. Я ничего не забыла, так что мне его нынешние несчастья безразличны.

Я не знала, что мои родители знакомы с отцом Цзина. Их слова повергают меня в ужас и отчаяние. Они сидят вокруг стола в комнате с зашторенными окнами и рассуждают так, словно речь идет о шайке преступников.

Неожиданно сестра восклицает:

– Почему ты так на меня смотришь?

– У меня болит живот.

– Ты плохо выглядишь. Иди ложись, – велит мне Матушка. – Тебе принесут чай в твою комнату.

Я лежу на кровати, положив ледяные ладони на живот.

Где Цзин? С ним ли Минь? Перед моим мысленным взором проходит дом, где мы встречались, – каждая трещинка, стул, стол, безделушка на полке… Всеми этими обыденными вещами долго пользовались, в них нет и намека на бунт. Но мои друзья солгали. Когда Минь обнимал меня, увлекая в спальню, ему был известен секрет погреба. Когда Цзин говорил со мной в саду и шпионил за Минем, умирая от ревности, их связывало нечто куда более могущественное, чем любовь. Почему они скрыли от меня правду? Я бы разделила их патриотические чувства, я пошла бы вместе с ними в тюрьму, умерла бы рядом с ними. Зачем они соблазнили меня, чтобы сразу же отвергнуть?

Сестра приносит мне чашку чая. Я отворачиваюсь к стене и делаю вид, что сплю.

Вспоминаю нашу первую встречу – на рынке, когда члены Фронта напали на мэрию. Я упала, и толпа едва не растоптала меня. Смуглолицый юноша протянул мне руку. У него было красивое квадратное лицо маньчжурского аристократа. Потом появился Цзин – холодный и высокомерный. Два руководителя мятежников вошли в мою жизнь.

Я поворачиваюсь на другой бок, беру чашку, делаю несколько глотков чая и наконец успокаиваюсь. Когда Минь говорил со мной о революции, я полагала, что он просто бредит. Когда он заявлял, что его жизнь полна опасностей, я высмеивала эту страсть к приключениям.

Я вспоминаю студентку Тан, гостью на дне рождения Цзина. Только теперь до меня доходит смысл сказанных ею слов: дочь рабыни, она черпала в коммунистическом идеале силу и веру. Японское вторжение нарушило незыблемую иерархическую структуру общества, и Тан сумела заразить богатого молодого землевладельца Миня мечтой о построении нового общества, в котором все люди будут равны. Именно она побудила Миня взяться за оружие и вступить в Единый фронт. А он вовлек Цзина. Теперь всех троих расстреляют!

Я выскальзываю из дома. Рикша везет меня мимо дома Цзина. С обеих сторон дежурят патрули.

На площади Тысячи Ветров я расставляю камни на доске, сверяясь с записью. Смотрю на клетки и углубляюсь в математические подсчеты.