Альфредо в раздражении махнул рукой. Лоренцо молчал. Доменико сказал — размеренно, спокойно:

— Чем больше мы знаем о мире, тем легче нам ставить себе на службу предоставленные в наше распоряжение Создателем силы природы.

— Это слишком общее утверждение, — возразил Бенедикт. — А конкретнее? Приведи конкретный пример, реверендо — какая польза нам от того, что от солнца мы отстоим на сколько-то там лиг.

— Польза, — Доменико подумал. — Ну, например, мореплавание. Познания в астрономии позволяют нам намечать самый точный путь, сохраняя время и силы, которые мореходы могут посвятить духовному совершенствованию.

— В порту, — добавил Бенедикт.

— А?

— Духовному совершенствованию в порту.

Никто не нашел шутку смешной.

— Совершенно верно, — согласился вдруг Бенедикт. — Но при чем здесь расстояние до солнца — мореходы ведь не к солнцу ходят морем, а в Константинополь. И помогает им не собственно расстояние до солнца или звезд, а расположение… отношение расстояний между звездами друг к другу. И это отношение видно на глаз. В крайнем случае его можно измерить в градусах. Не в лигах. Да, так вот — какое отношение к духовному совершенствованию имеет расстояние до солнца в лигах? Какая от него духовная или практическая польза? А?

Доменико, которому по странному стечению обстоятельств ответ на этот вопрос представлялся в прошлом настолько самоочевидным, что он даже не попытался его, ответ, сформулировать, неожиданно оказался в затруднительном положении. Действительно, какая польза? Сто лиг до солнца или сто миллионов — какая разница? То, что расстояние велико — красиво ли это? Удобно ли? Во славу ли Божью это расстояние, в помощь ли человеку? Он оглядел поочередно присутствующих. На Альфредо надежды не было — искать ответы на вопросы, являющиеся на его взгляд глупыми, сей муж считал ниже своего достоинства. Остальные отцы и братья готовы были согласиться с Доменико, что бы он ни сказал. Брат Лоренцо искал ответ — это видно было по его глазам, как и то, что никакого ответа он не найдет. Да что же это такое, с раздражением подумал Доменико. Я их всех пригласил для поддержки, а отстаивать справедливость приходится мне одному. Ведь он мне это припомнит! Их всех забудет, а меня…

— Это слишком очевидно, беатиссимо, чтобы… Такой парадокс! — нашелся он. — Очевидное труднее всего объяснить.

— Хорошо, — сказал Бенедикт. — А как мореходство зависит от того, вращается ли солнце вокруг нас, или мы вокруг солнца? Ежели мы вращаемся, то сильнее ли качка в шторм?

— Это — основа, — подал голос Лоренцо.

— Основа чего?

— Всех наших знаний, беатиссимо. — Лоренцо откашлялся и потрогал неопрятную бороду. Поковыряв в ухе мизинцем, он добавил, — Знания должны быть основаны на верных предпосылках. Иначе все знания будут ошибочны. Изучая астрономию, да и вообще все естественные науки, мы должны вернуться к Платону и тому, что он об этом говорил. Тогда сама система познания станет правильной.

— Что же говорил Платон?

— Уж я приводил его слова, только что…

— Приведи еще раз.

— «К астрономии следует подходить также, как мы подходим к геометрии — путем задач, и игнорируя то, что в небе, если мы действительно хотим понять астрономию», — прочел Лоренцо.

Бенедикту было все равно, что говорил Платон. То, что он читал у Платона, давно, десять лет назад, показалось ему невероятной глупостью, и своего мнения он с тех пор не изменил. Писания Августина он тоже считал глупостью, хотя и меньшей, чем писания Платона. Также глупостью ему казался сам по себе поиск авторитетов, коими заняты все эти «философы» — мол, этот сказал так-то, а тот по-другому. Помимо того, что поиск этот шел вразрез со Второй Заповедью, сам по себе принцип — кто-то сказал, кто-то запомнил, кто-то процитировал, а значит — это правда — не представлялся Бенедикту занятием серьезным даже в благодушном состоянии, а уж теперь, похмельный, Папа Римский готов был всех приверженцев этого принципа объявить вне закона.

Но вот наконец-то появился дьякон с кружкой воды. Неполной! Неужто трудно было принести целый кувшин? Уж чего-чего, а воды в Венеции много! Так нет же — отцеживал, отливал, чтобы не до краев, и еще отлил — из кружки обратно в кувшин, увидел, что мало, но доливать не стал.

Бенедикт залпом выпил кружку, поставил ее на траву, вздохнул поглубже, сдержал рвотный порыв, и ему полегчало.

— А ну, еще раз, — потребовал он. — Платон сказал… Ну, ну?

Лоренцо повторил еще раз.

— Ага! — догадался Бенедикт. — Стало быть, то, что мы видим — ложь. Заблуждение. Создатель сотворил Вселенную, но решил утаить от нас ее механизмы, и прикрыл их завесой лжи. Он нас обманывает! Но мы с помощью… хмм… эмпирических данных… кои Платон вменяет нам игнорировать… и системы мышления, кою Платон вменяет нам использовать… а также Аристархус вменяет… мы выведем Создателя на чистую воду! Ишь, чего он придумал, а! Мы ему покажем, как нас обманывать! Нет уж, нас так просто не проведешь, мы ему не дети… То есть, дети, конечно, но мы повзрослели и стали умные. И вращаемся поелику вокруг солнца, а не наоборот.

— Ты невежественный дурак! — объявил отец Альфредо.

— Альфредо, заткнись! — крикнул Доменико.

— Но ведь это же правда!

— Которую, — добавил Бенедикт, — можно доказать… или показать… с помощью формальной логики. Но это не вся правда. Ты, Альфредо, забыл вторую часть правды, а она важна. И состоит она в том, что у невежественного дурака в хороших знакомых числится повелитель Милана. И если дурак услышит еще хоть слово по своему адресу от отца Альфредо, то попросит он своего хорошего знакомого засадить отца Альфредо в подземелье да подержать его там на хлебе и воде года два. Ибо дурак коварен, злопамятен, и обидчив.

— Альфредо не хотел тебя обидеть, — вмешался Доменико, вставая. — Просто он горячий человек, эмоциональный. Беатиссимо падре, подумай, ведь все, о чем мы сейчас говорим — это естествознание. Такие дискуссии идут на пользу Церкви, даже если некоторые из спорящих ошибаются. Поэтому мы нижайше просим тебя отменить — всего лишь — приказ… отменить приказ об отлучении брата Лоренцо. Вот бумага. Вот дощечка, чтобы подложить, вот перо…

— Я не договорил, — сказал Бенедикт, и Доменико снова сел, вместе с бумагой и дощечкой. — Помните, я спросил, какая и кому польза от изысканий — не Платона, не Аристархуса, а лично брата Лоренцо. Ответы прозвучали неубедительно. Теперь я сам отвечу на свой вопрос о пользе, а вы послушаете. Польза — прежде всего самому Лоренцо. Он хочет уличить святого Августина, доказать, что Августин был не прав. И это для него самое важное. Брат Лоренцо вообще любит уличать, как все вы, здесь собравшиеся и меня пригласившие. Я затрудняюсь сказать, чем вы отличаетесь от фарисеев, досаждавших Учителю похожими глупостями. Я подписал приказ об отлучении брата Лоренцо от Церкви, и я подтверждаю этот приказ. Изыскания брата Лоренцо — ересь. Если бы брат Лоренцо был торговцем, землевладельцем, хлеборобом, воином — все было бы ничего, ибо как проводит свободное от основных занятий время мирянин есть личное дело мирянина, его выбор. Но брат Лоренцо — служитель Церкви, обучен на церковные средства, и все свое время обязан посвящать духовному совершенствованию себя и ближних, и славе Господней. Вместо этого он есть, пьет, одевается за счет Церкви, спит под крышей Церкви, а время, Церковью ему купленное, тратит на глупые рассуждения о грунках, не имеющих отношения ни к духовному, ни даже к телесному, существованию человека. И рассуждения эти берется распространять среди паствы, отвлекая паству от духовного и разлагая ее, и все это на деньги Церкви. Поэтому он — еретик.

— Если так думать, — сказал Доменико, начиная всерьез горячиться, — то многих придется отлучить!

— Сделаю это с радостью, предоставь мне список, — ответил Бенедикт.

— Беатиссимо, послушай умного, опытного человека, — попросил Доменико. — Церковь несет людям свет! Суеверные язычники верили и верят в высшие силы, управляющие всем и вся. Христианину же Господь дал выбор, и выбор этот осуществляется с помощью разума. Нельзя допустить, чтобы разум погас. Вера без помощи разума превращается в суеверие. Не секрет, что политика многих твоих предшественников ввергла нас во тьму невежества.