— Никого не казнили без повода, — сказал Сакр.

— Так-таки никого? — усомнился Ликургус.

— Никого.

Исчезли тати — за воровство тоже полагалась казнь. Но и доносительство не процветало…

— Ты ведь об этом подумал, Ликургус?

— Да.

Все доносы тщательно проверялись, клеветников казнили.

— Понятно, — сказал Ликургус.

Все праздники, кроме нескольких религиозных, были запрещены.

— Да, наслышаны, — кивнул Ликургус.

— Ты это о чем? — спросил Сакр.

— Три тысячи церквей сожгли, Храм Гроба Господня в Иерусалиме сравняли с землей.

— Это издержки.

— Хороши издержки.

— Построят еще.

— Ты легкомысленный человек, Хамза.

— Согласен. Но я не о том. Иметь повелителем этого халифа было — сплошное хвоеволие.

— Насколько я понимаю, ты попытался выйти из договора, пока халиф был жив, — напомнил ему Ликургус. — Значит, не такое уж большое хвоеволие.

— Да. Я случайно узнал, что он замышляет страшную резню. Но он передумал. А в основном приказы его были такие — пойдем, мол, этой ночью в холмы, поговорим, порассуждаем. И говорить с ним было интересно. Как-то он увлекся иудаизмом, потом учением Христа, потом снова Кораном. Искал себя человек. Это простительно, не так ли. А тут подвернулся нам с ним еще один чудаковатый тип, восторженный, глаза сверкают. Он сразу объявил моего халифа мессией, поверил в миссию, а что делать — кругом горы да пустыни, развлечений мало. И вот этот тип со сверканием в глазах вдруг создает целую секту, и эта секта начинает поклоняться — моему халифу. При этом меня назначают главой секты. Года четыре я терпел этого горе-проповедника, а когда заметил, что халиф мой вот-вот откажется от власти, решил, что нужно от проповедника избавиться.

Эржбета и Ликургус улыбнулись цинично.

— А что мне было делать! — воскликнул Сакр. — Идти к кому-то еще, и начнется опять — заговоры, войны, убийства. А так все хорошо шло.

Проповедника закололи пиками и закопали. А халиф загрустил. Причем вовсе не в связи с исчезновением проповедника.

— Он всю жизнь сторонился женщин, а тут обнаружил, что ему за сорок и хочется, чтобы было какое-нибудь потомство. Секта же, созданная проповедником, продолжала существовать, стала многочисленной. Люди в секту шли прямолинейные, наивные, и суровые. Они считали халифа бессмертным. А зачем бессмертному дети? Или женщины? И так далее.

И тогда Сакру пришла в голову простая, и в силу своей простоты блестящая, мысль. Все люди на свете так или иначе подчиняются кесарям. Даже главный иудейский пророк — и тот, пожав плечами, узаконил для всех своих последователей налоги в пользу властьимущих. Все подчиняются — кроме самого кесаря. Кесарь подчиняется сам себе. Сакр решил стать кесарем!

Сакру следовало — обособить секту, создать из нее отдельную народность, организовать на эту народность гонения фатимидов, и спокойно ее, народность, увести в горы.

— Я так и сделал, — сообщил Сакр.

Ликургус и Эржбета странно на него смотрели.

— А что? — возмутился он. — Знали бы вы о правилах, которые я им дал! Устои! Этикет! Даже первые христиане такого не знали. Скоро уж второе поколение повзрослеет. Какие люди! Добрые, гостеприимные, верные.

А халифа тем временем велела убить его сестра, что и было выполнено. Сама она правила недолго. Женщина, которую Сакр любил, умерла через два года после смерти брата, и власть постепенно сконцентрировалась в руках визиря.

— В руках — это неточно, — добавил Сакр, — поскольку руки ему мой халиф велел отрубить за вскрывание чужих писем. Но потом смилостивился. Сегодня он правит и Египтом, и еще много чем, поскольку нынешнему халифу девять лет от роду. Постоянные тяжбы с Константинополем, с угрозами, по видимости из-за Алеппо. Впрочем, это все — политика, а ведь есть и личная жизнь. Началось из-за женщины — кончилось историей с близнецами!

— Какими близнецами? — быстро спросил Ликургус.

— Ну не вас же я имею в виду, вы не близнецы! — Сакр повертел головой и повращал глазами. — Близнецы… Вот у вас сын — Антихрист. Уверяю вас, что мои близнецы хуже любого Антихриста. Предпочел бы Антихриста. Вот уж всем бедам беда!

Взгляд Сакра обратился внутрь, он что-то вспоминал, нервничая.

— Такая напасть, что хоть беги, — пробормотал он. — Была у визиря жена молодая, симпатичная такая фемина, смешливая. И он ее с остальными женами таскал с собой везде, на переговоры, а то и просто пожить подальше от чумы.

— Позволь, в Египте чума? — спросил Ликургус.

— Орден не осведомлен? — Сакр посмотрел на Ликургуса насмешливо. — Стало быть, не всезнающие вы. Эх, кабы я это раньше знал! Ну да ладно. А только сунулся визирь в Венецию, город византийский, отвязный, какой только швали там, то есть здесь, нет. И пока визирь расхаживал с важным видом по домам важных лиц, девка спуталась с каким-то проходимцем. И обратно в Каир прибыла уже в беременном виде. Визирь радовался, пока детки не родились, сразу двое, белесые. Потом, правда, потемнели, но это было потом. Человек себе места не находил, кричал страшным голосом, неистовствовал. И сгоряча продал жену работорговцу. Потом мучился долго. Нашел работорговца, нашел и того, кому работорговец ее сплавил, и сам же ее порешил. Потом опять жалел. С ним не поймешь — чего он хочет. А близнецов видеть не мог. И отдал их мне в дом! И я не мог ему отказать, потому что халиф мой, видя, что я раздумываю, как бы получше выйти из этого дела, стал на меня странно смотреть. А это очень страшно, когда халиф странно смотрит. В общем, взял я их себе, сдал на руки наставникам. Жизнь в доме превратилась в сплошной кошмар. Эти близнецы — парень и девка — ну, я ж говорю, никакой ваш Антихрист не сравнится. Понимали они с раннего возраста, что, вроде, ущемлены они — стояли друг за друга стеной, а чуть подросли — так сила неимоверная у них проявилась. Дом переворачивали. Моих детей и жен били. Уж я, заходя в дом, кольчугу надевал, опасаясь, что меня ткнут вертелом возле двери. Я их и запирал, и связывал, и голодом морил — ничего не помогало. А потом их заметил… учитель… боевых, хорла, искусств. Так с тех пор они вообще стали неприкосновенны. Пятнадцать лет мне покоя не давали, но недавно в какой-то специальный ранг посвящены были оба, и съехали наконец, съехали! Ворожиха одна мне по секрету сказала, что будут, мол, они, воевать где-то на севере, и в дом больше не вернутся — и то благо.

— Что ж, — Ликургус посмотрел по сторонам. — Поучительная история. Но что нам-то до нее? Чем она нам поможет? Насколько я понял, договор не расторгнут.

— И не может быть расторгнут! — радостно сказал Сакр. — Там так и написано — недействительным договор может быть объявлен только посланником самого… — Сакр показал глазами на небо. — Посланник сей являлся людям последний раз чуть больше тысячи лет назад, если верить вашим толкователям.

— Что-то я не помню такого… — задумчиво сказал Ликургус.

— Посланника?

— Нет, в договоре я такого не помню.

— На, посмотри еще раз.

Ликургус снова развернул парчу.

— Да, действительно…

Эржбета взяла договор у него из рук и тоже перечла, морщась, кусая губы.

— Подожди, подожди, — сказал Ликургус. — Эржбета, дай-ка мне эту писанину… Ага, вот оно… «… Высшей Воли…» Посланцем Высшей Воли… Ого! Посланцем?

— А что? — спросил Сакр.

— Послом.

— Да, возможно. Покажи. Да, правильно, послом.

— Волхвы тебе диктовали…

— Да, как умели.

— А ты исправлял несуразности, — отметил Ликургус. — Они по-гречески говорят сам знаешь, как.

— Ну и что?

— Сакр, греческий язык, известный тебе, родом из Константинополя.

— Да.

— А не из Афин.

— Да.

— И не из Спарты. И даже не из Алеппо.

— Ну и что?

— А то, — сказал Ликургус, — что в Константинополе слова «посол» и «наместник» в некоторых случаях означают одно и то же.

— Да?

Сакр неуверенно взял у Ликургуса парчу и перечел текст.

— Да, ты прав. Но это ничего не меняет.