— Но как же это… Я уважаю и люблю князя, я человек честный и преданный, это все знают… Как же… А если нужно задать вопрос?

— Зачем? Вопросы обязывают, а тебе обязывать князя не пристало.

— Я понимаю, конечно. Посуди сам — кто я и кто князь.

— Правильно.

— Я старательный.

— Это хорошо.

— Но если нужно что-то уточнить?

— Например?

— Ну вот, скажем, князь мне что-то говорит, а я вдруг не так понял, или вообще не понял.

— Князь свои мысли выражает с предельной ясностью, всегда. И если ты не понял, значит, себя и вини.

— Да, но если нужно понять?

Жискар задумался.

— Ну, что ж, — сказал он. — Раз ты такой тупой, и тебе могут понадобиться уточнения, то… Попроси князя. Скажи — позволь, князь, умолять тебя об уточнении, ибо по ничтожеству разума моего я ничего не понимаю.

— Ну, в таких выражениях…

— Нет уж, пожалуйста — именно в таких. Впрочем, если хочешь, могу посадить тебя в острог на несколько дней.

— Это зачем же?

— А это, говорят, способствует выбору правильных выражений в дальнейшем.

Напутствованный таким образом, Дядька Урж предстал перед Ярославом.

Ярославу во время оно было пятьдесят четыре года, а выглядел он лет на десять старше, и это ему не нравилось. Верховая езда его утомляла, путешествовать он предпочитал в повозке или в драккаре. Остатки волос на темени и бороду приходилось коротко стричь и подкрашивать. Глубокие морщины возле глаз и на лбу не красили князя, а руки в пигментных пятнах он предпочитал прятать — либо в рукавицах, либо под корзно. Ходил он все медленнее — но сильную хромоту, вызванную давнишним повреждением колена, скрывать уже не получалось. И тем не менее оставался он деятельным, дальновидным, во все дела по благоустройству своих территорий вникающим правителем — и с церковниками постоянно контактировал, и со смердами, и с зодчими, и с ремесленниками, и с торговцами, и биричей наставлял. (Лишь изредка мучился он мыслями о конечной полезности своей деятельности. Вот создал он невиданную, огромную страну, сопоставимую по территории с империями древности. Вот примирил он, более или менее, народы, живущие на территории этой страны. Укрепил связи с соседями. Настроил неимоверное количество церквей, а за церквями другие постройки сами тянутся. Открыл школы. Дал стране законы. Не развалится ли все это после его ухода, как развалилась империя Александра Великого?)

— Здравствуй, добрый человек, — сказал он Уржу. — Как звать тебя?

— Урж я, князь, Дядька Урж, меня так все кличут, а повелось это с раннего моего детства. Помнится…

— Урж, не думай, пожалуйста, что я вызвал тебя для дружеской беседы, — холодно сказал князь.

Урж слегка отпрянул.

— Скажи, милый мой, как часто ты встречаешься с посадником?

— Раз в месяц, светлейший князь.

— А со священником?

— Часто. Мы живем рядом, князь.

— А с караванщиками?

— Как придется, князь.

— Тебе известно, что моим указом в Хоммеле остановки караванщиков запрещены?

Урж подумал, что князь шутит.

— Нет, князь, не известно.

А Ярослав подумал — может и правда? Не знает он?

— Чем ты руководствуешься, когда берешь с караванщиков пошлину?

Урж не понял вопроса. Памятуя о наставлениях Жискара, он выразил свои мысли таким образом:

— Позволь, князь, умолять тебя… уточнение требуется, ибо по ничтожеству… не понял я вопроса твоего.

— Ты берешь с караванщиков пошлину?

— Нет.

— Как это нет? Вот у меня твоя учетная грамота. Написано — с Абдула двести, с Хварида — сто пятьдесят. Что означают эти числа?

— Так то плата, князь. Как же — они же делают остановку у нас, так если с них не брать плату, то это будет непорядок.

— Значит, берешь пошлину.

— Нет, князь, пошлину я не беру.

— Понятно. Так вот, когда ты берешь с них плату, ты какими расчетами руководствуешься? Вот к примеру, с Абдула двести — а почему не сто?

— Сто — мало, князь.

— Почему?

— Да сам посуди, князь. С караванщика сто — это смешно даже.

— А почему тогда не триста?

— А триста — это много. Не дадут, будут в обход ездить, тогда совсем ничего не получу. А надо, чтобы по совести. Я человек честный, говорю все как есть.

— А почему с Хварида ты взял меньше, чем с Абдула?

— Хварид очень жадный и свирепый, князь. С него двести запрашивать опасно.

— А что ты делаешь с деньгами, которые они тебе платят?

— Ну, как… — Урж замялся. Он не ожидал, что князь проявит вдруг такую неделикатность. Семейный бюджет — святая святых. Кому какое дело, как тратит человек свои деньги. — Ну… Что-то в сбережение идет, а что-то на расходы. Недавно расходов стало больше — кроты половину урожая съели, так смерды цены подняли — сил никаких нет, князь. К тому ж супруга моя, князь… — Урж помрачнел и рассердился на супругу, и пообещал себе, что обязательно ввернет про неверность, — захотела, чтобы крышу черепицей крыть. А черепица — нежный материал, все время чинить надо. С соломой-то проще — как прохудится, так сразу всю крышу заменил, и еще год — никаких забот.

— Ну, хорошо, подожди, не болтай попусту, — сказал Ярослав. — Скажи лучше, по совести… Хмм…

— Я, князь, всегда по совести.

— Вот и скажи мне по совести, какая выгода городской казне от караванов?

— Казне-то, князь? — переспросил Урж, забывая о наставлениях Жискара.

— Да.

— Ну, как же, князь… Прямая выгода казне. Караванщикам ведь есть-пить надобно, да и товар свой они подкармливают. Кнеррир да телеги чинят, одежду латают. Всем горожанам работа находится, и есть из чего десятину-то платить, в казну-то.

— А посадник не возражает, что ты с караванщиков берешь плату, а с ним не делишься?

— А зачем мне с ним делиться? — Дядька Урж растерялся. — Он сам с них берет.

— Отдельно?

— Разумеется отдельно, князь. Я в дела посадника не вмешиваюсь.

— А священник вас с посадником не попрекает?

— Попрекает, князь.

— Что же он вам говорит?

— Что погрязли мы во грехе великом, и он вместе с нами.

— А с ним вы не делитесь?

— Чем, князь?

— Деньгами караванщиков?

— Да помилуй, князь! Он больше нашего с них берет.

Ярослав вздохнул.

— А сколько тебе посадник платит, Урж, за исполнение обязанностей?

— Платит? Зачем же ему мне платить? — удивился Урж. — У меня должность доходная. Если бы я требовал за нее плату, это был бы разбой. А я человек честный, все у меня по совести, это все знают, кого хочешь спроси.

Сколько ему лет, подумал Ярослав — тридцать пять, сорок? Вся сознательная жизнь прошла во время моего правления. Что толку издавать законы, если все судят по совести, а совесть у всех разная?

— А что за драка была давеча у пристани? — спросил Ярослав.

— Драка?

— Есть убитые.

— А, так то у Марвы везомые начали проказить.

— Кто такая Марва?

— Марва — это литовец.

— Караванщик?

— Да, князь.

Урж решил, что настал момент вывести князя к нужной ему теме о восстановлении справедливости, но именно в это время, к досаде его, в занималовке появились Жискар и какой-то толстый малый с недовольным лицом.

— Князь, прости, что врываюсь, этот человек привез тебе важные сведения.

— Да уж, — добавил толстый, словно сомневаясь, что одному Жискару князь не поверит и нужно подтверждение с его стороны.

Ярослав кивнул.

— Урж, я приму тебя позже, — сказал он.

— Пойдем, — Жискар взял Уржа за плечо.

— Но я еще не досказал князю…

— Потом доскажешь. А еще лучше — напишешь. Ты ведь грамотный? Ну так вот, — Жискар настойчиво вел Уржа к двери. — Поместим тебя в острог за ослушание и нарушение, и будет у тебя время все осмыслить, во всем признаться…

— Позволь, позволь, как это в отрог? — запротестовал Урж.

— Не надо в острог? — спросил Жискар, выводя Уржа из занималовки. — Ну, может и не надо. Там видно будет.

— Я тебя слушаю, — сказал Ярослав.