— Ты просто ослепительна сегодня.

— Будет тебе шутить.

  Если не так уж ослепительна, то, во всяком случае, выглядит она очень хорошо в этом летнем платье благородных осенних тонов, а туфли на высоких каблуках в какой-то степени восстановили ее стройность, которую полнота небезуспешно пытается нарушить.

  На сей раз ужин проходит без досадного гарнира в виде горьких воспоминаний, и даже его критическая фаза — десерт — не предвещает опасных поворотов в нашем разговоре.

— Рюмочку коньяку?

  Маргарита вертит головой.

— Пойдем лучше погуляем.

  Я лично предпочел бы маленькую рюмку коньяку большой прогулке по городским улицам, только не рискнул возразить.

  Мы идем по Русскому бульвару. В этот летний субботний вечер он оживлен сверх всякой меры; Маргарита берет меня под руку, и мы движемся в толпе беззаботной молодежи, не совсем молодая пара, однако еще не собирающаяся сдаваться.

— Выходит, тебе сегодня стукнуло сорок четыре года, — произносит дама, угадавшая, как водится, мои мысли.

— Ты не ошиблась.

— Для мужчины это еще не возраст, — успокаивает она меня.

— Дай-то Бог. Во всяком случае, когда я гляжу на эту юность, что вокруг нас...

— Ты испытываешь смутное чувство зависти, — добавляет Маргарита.

— В том-то и дело, что нет. Чувствую себя стариком, но зависти не испытываю.

— Они кажутся тебе слишком пустоголовыми, чтобы им завидовать.

— Нет. Они мне представляются совсем не такими, каким был я, и у меня нет желания быть похожим на них.

— Что ж, когда молодость прошла, остается утешать себя мудростью.

— Опять не то. Я вовсе не мню себя мудрецом.

  Она не высказывает возражений, и мы проходим мимо памятника царю-освободителю, чтобы оказаться на аллее, под густыми кронами каштанов, ярко-зеленых и странных в сиянии электрических ламп. Идем рука об руку, но каждый погрузился в свои мысли, и мне трудно сказать, о чем думает она, но мои мысли возвращают меня к годам молодости, когда все мое имущество состояло из костюма полувоенного образца и тяжелого «парабеллума» на поясе, когда жилось так легко, хотя нельзя было с уверенностью сказать, что доживешь до следующей ночи. Мысленно возвращаясь к этой отшумевшей молодости, я силюсь понять, чем же она была так дорога для меня, что я не променял бы ее на молодость этих вот, что движутся вокруг, чем она так хороша, кроме того, что была моей молодостью.

  Вот уже и парк. Вход в него до такой степени расширился и благоустроился, что практически перестал существовать. С трудом протиснувшись сквозь оживленную толпу близ озера, мы бредем вдоль аллеи, где сравнительно тихо и сумрачно, лишь тут и там ее озаряет холодное сияние люминесцентов.

— Давай сядем, если хочешь, — предлагаю я, когда мы приближаемся к пустой скамейке.

— Только не здесь. Неужто ты забыл, что вон там, напротив, мы когда-то расстались?

— Ну и что? Расстались ведь не окончательно.

— Окончательно. И ты это прекрасно понимаешь.

  «Мы же снова вместе!» — можно бы возразить ей, но

это сразу увело бы разговор в опасном направлении. И мы молча покидаем место, рождающее печальные воспоминания, трогательно воспетое в старых шлягерах, и идем дальше, к аллеям, менее способным вызывать душевные бури.

— Можно тут сесть, — предлагает Маргарита.

  Скамейка в самом деле свободная, скорее всего потому, что ярко освещена белым конусом люминесцента. Напротив, в тени, куда оживленнее. Две парочки, по-братски разделив скамейку, пылко обнимаются в разных ее концах. У нас нет намерения обниматься, и мы невозмутимо располагаемся в белом сиянии. Нам не хватает только заключить друг друга в объятия.

— Знаешь, — нарушает молчание Маргарита, — ты оказался прав, когда говорил, что вместо того, чтобы вздыхать по несбывшемуся, лучше думать о том хорошем, что тебя ждет впереди.

— Ты находишь? — недоверчиво спрашиваю я, так как по опыту знаю, что комплимент с ее стороны далеко не всегда комплимент.

— Да. И хорошее пришло.

— В каком виде?

— В виде пятидесятилетнего мужчины, хорошо сохранившегося, достаточно серьезного и с отличным служебным положением. Короче говоря, это мой начальник.

— Я рад за тебя, — неуверенно произношу в ответ. "— Вчера он что-то прихворнул и позвонил, чтобы я привезла ему домой какие-то бумаги. Прислал за мной машину, встретил меня у входа в знатном темно-синем халате, ввел в уютный холл и вместо того, чтобы забрать привезенные бумаги, предложил ликер и кофе.

  «В сущности, я еще не на смертном одре, — признается он, — и спокойно мог бы сам подъехать в управление, но позволил себе пригласить вас сюда, так как у меня есть желание сказать вам два слова, которые, боюсь, прозвучали бы довольно нелепо в обстановке служебного кабинета».

  Я, конечно, сразу смекнула, что это за слова, так как не раз ловила на себе его красноречивые взгляды, но это никак не могло остудить благостное тепло сюрприза. Любовное признание всегда приятнее кофе с ликером, особенно если ты уже достиг определенного возраста.

— Для женщины вроде тебя тридцать три года не возраст.

— Благодарю... Но вернемся к хорошему. Итак, относительно смысла «двух слов» я не ошиблась. Шеф начал с того, что я давно произвела на него впечатление, но он не из тех, которые используют свое служебное положение для личных приобретений, к тому же он всячески воздерживался от более серьезных шагов из-за взрослой дочки, которая живет при нем, хотя он развелся с женой, и которая, вероятно, болезненно восприняла бы его вступление в брак. Но вот только вчера она, его единственная дочь, сама выказала намерение вступить в брак, и это открыло перед ним возможность решать вопрос о его собственном браке. Таким образом, не соглашусь ли я участвовать в этом начинании в качестве его партнера. Вообще слово «брак» повторялось очень часто, а ведь, чего греха таить, оно звучит как самая приятная музыка почти для каждой женщины.

— Тебе лучше знать, — уклончиво бросаю я.

— Я, естественно, ответила, что очень польщена, только это, как и любое другое серьезное начинание, нужно серьезно обдумать, и что в любом случае обдумывание не может не коснуться и такого пустячного факта, как двое моих детей.