Читатель уже знает, что оружие, которое Демарат закупал в Ольвии, предназначалось для паралиев, когда они вступят в открытую борьбу с тираном.

Восстание не могло начаться раньше возвращения Демарата с грузом оружия, а «Артемиду-охотницу» ожидали в конце гекатомбеона.

Тиманф помнил каждое слово из разговора с Демаратом перед его отплытием в Ольвию: это было в начале месяца мунихиона.[20] Демарат утверждал, будто затратил на весь путь от Ольвии до Пирея всего-навсего двадцать шесть дней. Это показалось Тиманфу настолько невероятным, что он принял слова двоюродного брата за шутку, вложенную ему в уста богом Вакхом:[21] ведь разговор шёл за кубками старого вина.

В ответ на сомнения Тиманфа навклер стал уверять с лукавой улыбкой, будто он нашёл какой-то особенный секрет управления кораблем.

— Тогда открой мне его! — сказал Тиманф.

Демарат со странной усмешкой ответил:

— Пока я жив, моей тайны не узнает никто, кроме тебя, потому что ты один заслужил это.

— Чем?

— Чем? Разве, строя мне в прошлом году «Артемиду», не ты вывел наружу продольный брус, к которому крепятся рёбра судна, в то время как у всех наших кораблей этот брус скрыт внутри в трюме?

— Да, я сделал это, — согласился Тиманф. — Я считал, что, выведя брус наружу, я дам кораблю больше устойчивости и он станет лучше рассекать воду…[22]

— Всё это так, брат мой, ты не ошибся, но сделал даже больше, чем рассчитывал: ты дал мне могучее оружие для борьбы с водной стихией. Правда, я не сразу научился пользоваться им. Начать с того, что «Артемида» шла под парусом совсем не так, как обычные корабли: она, словно живое существо, старалась вырвать из моих рук руль. Её поведение было для меня загадочным, но теперь загадки разгаданы, и я берусь совершить дальний рейс вдвое быстрее любого другого судна.

Тиманф сказал:

— Помни, что, беря на себя обязательство доставить нам оружие к концу гекатомбеона, ты отвечаешь за судьбу восстания.

Серьёзно, без обычной улыбки Демарат ответил:

— Разве в таком деле возможно легкомыслие? Если боги не пошлют мне гибель в пути, то к назначенному сроку оружие у вас будет, а тайну «Артемиды» ты узнаешь, когда совершишь первое плавание на моём корабле.

Так закончился этот важнейший разговор.

Шла последняя декада[23] таргелиона.[24] До обещанного возвращения «Артемиды» оставалось около месяца.

Теперь, когда можно было предположить, что бдительность соглядатаев Гиппия несколько утихла, надо было установить связь с Памфилом, а через него заблаговременно предупредить Демарата о провале восстания, Тиманф не сомневался, что надсмотрщики в гавани особенно старательно обшаривают каждое входящее туда судно, и, если у навклера обнаружат его опасный груз, Демарат погибнет.

Кого же отправить в Пирей? О Баллуре не приходилось даже думать: раба, обманувшего доверие тирана, разыскивают, конечно, с таким же усердием, как самого Тиманфа.

Андротион и Гелланик наперебой оспаривали друг у друга опасное поручение, но внезапно вскочил юный Периандр.

— Отец, отправь меня! — горячо воскликнул он. — Соглядатаи Гиппия внимательно присматриваются к каждому взрослому, но какое им дело до мальчишки? А я, клянусь Зевсом-странноприимцем, не хуже другого исполню твоё поручение!

— Сами боги вложили в уста эфеба эти слова! — взволнованно согласился Гелланик, и взоры всех мужчин обратились к Эвротее.

Взглянув на похудевшее от забот лицо мужа, на маленького Филиппа, лежавшего у входа в пещеру, женщина сказала:

— Мне ли противиться воле богов? Если это нужно для общего блага, Периандр пойдёт!

— А я сделаю его путешествие безопасным, насколько это в моих силах, — добавил Баллур.

Из своего нижнего платья скиф выкроил для Периандра грубый хитон, какие носили рабы. Острым кинжалом небрежно срезал пышные кудри Периандра. Побродив по горному склону, скиф вернулся с пучком травы, молочный сок которой быстро желтел на воздухе. Этим соком он старательно натер юноше лицо, руки и ноги. И на глазах зрителей произошло чудо: вместо жизнерадостного Периандра перед ними стоял изможденный трудом и недоеданием желтолицый раб-ливиец.

Поражённая Эвротея даже всхлипнула:

— Сын мой, я не узнаю тебя! Передо мной не ты, а твоя истомленная тень, вернувшаяся из мрачных областей Аида![25]

Баллур весело потер руки.

Периандр заговорил глухим голосом с ливийским акцентом:

— Добрый господин, я раб почтенного Анаксимена, он отправил меня в город купить масла для возлияний на домашний алтарь богини Афины…

— Чудесно! — сказал Тиманф. — Тебя не разоблачит и самый близкий друг. Басня, которую ты сейчас сложил, вполне годится. Вот деньги. — Он дал сыну несколько серебряных монеток. — Выйдешь ночью, а достигнешь населённых мест — смело иди днём. Если будешь скрываться вблизи от Афин или Пирея, это может возбудить подозрения.

К Памфилу в дом постарайся проникнуть незаметно. Что ему сказать, ты знаешь. Самое главное — предупредить Демарата. Возвращаясь сюда, захвати сколько сможешь пищи: в нашем положении важна каждая малость.

Выслушав последние отцовские наставления, приняв благословение матери и поцеловав маленького Филиппа, эфеб закинул за плечи холщовую котомку со скромной провизией, взял пустой кувшин из-под масла и смело отправился в путь.

План спасения

Прошло пять дней. Особенно тяжёл был последний, пятый, день. Эвротея то молилась олимпийским богам, то оплакивала сына, в возможность возвращения которого она уже не верила. Напрасно уговаривал её Тиманф; у него и самого на душе было смутно: мало ли какие ошибки мог допустить неопытный юноша. Гелланик, Феаген и Андротион укоряли себя за то, что согласились на самоотверженное предложение Периандра.

Но на исходе ночи из глубины ущелья донёсся условный свист. Тиманф и Баллур, бодрствовавшие у входа в пещеру, мгновенно выскочили и удивление остановились: по склону ущелья поднимались двое. Но тревога оставила их, когда послышался весёлый голос Периандра:

— Со мной друг!

Спутником Периандра оказался пятнадцатилетний Филофей, сын Памфила. Оба юноши тащили за спинами мешки с обильным запасом провизии, посланной Памфилом.

Вот какие новости узнал от Филофея Тиманф.

На исходе ночи их бегства Пирей наводнили наёмники Гиппия. Среди них было три-четыре скифа, очевидно посланных, чтобы опознать Баллура. То, что тиран оставил при себе весь скифский отряд, означало, что он потерял прежнюю уверенность и боится за свою безопасность. А быть может, Гиппий уже не надеялся на скифов? Что же, и это было хорошо.

Люди Гиппия врывались в дома, искали оружие, но ничего не нашли. За те немногие часы, что были в его распоряжении, Памфил успел предупредить об опасности не только пирейцев, но даже жителей Фалера и Мунихии. Филофей обежал несколько соседних домов. Оттуда с вестью о предательстве Горгия отправились в соседние кварталы посёлка сразу полтора десятка гонцов. Число гонцов росло, как катящаяся с гор лавина. Мужчины и юноши скользили по улицам, словно тени, и тотчас же после их прихода в домах, где жили заговорщики, скрывалось в заранее приготовленных тайниках оружие.

На обвинения людей Гиппия пирейцы дерзко смеялись.

— Мы — заговорщики? Мы, так любящие божественного Гиппия? Кто свидетель этого? Поставьте его перед нами, и пусть он посмотрит нам в глаза и повторит своё утверждение под клятвой!

Но единственный свидетель лежал во дворце Гиппия мёртвый, с распухшим, посиневшим лицом. Он уже больше никого не обвинит…