– Успокойся, Себастьяна, – утешила ее Каэтана, остановившись на верхней ступени лестницы. – Разве ты не знаешь, что без притаившегося врага спектакль не будет правдивым? Этим надсмотрщикам не дано изменить судьбу артиста. С этой минуты мы останемся в «Ирисе», как в осажденной неприятелем цитадели, без воды и без пищи.

Балиньо пристроился ступенькой ниже: там он чувствовал себя как один из двенадцати пэров Франции.

– Они жаждут нашего провала, – сказал Балиньо, подбрасывая Каэтане тему.

Каэтана глубоко вздохнула, чтобы слышно было даже в последнем ряду.

– Кто они такие, чтобы повергнуть нас в прах, если об этом позаботилась уже сама жизнь? Мы носим остывший пепел в груди, точно теплую накидку на плечах в зимнюю пору.

Фигура Каэтаны стала не менее внушительной, чем у Каллас в роли жрицы Нормы. Балиньо тронул ее за локоть, чтобы она продолжала. Не давать же говорить Нарсисо!

– Добро пожаловать, враги мои! В том числе начальник полиции Нарсисо. Пока существует искусство, этот дом открыт для всех!

Однако на высоких нотах голос Каэтаны сорвался, что не помешало ей вызвать всеобщий катарсис: все начали обниматься, словно после тягостной осады одолели врага.

– Кому еще бутербродов? – угощал Эрнесто, обходя присутствующих с подносом. Треволнения последних минут ослабили организм артистов.

– Как жаль, что нет вина, – сказала Диана, кружась вокруг Нарсисо.

Тот, забытый всеми, не знал, что ему делать. Покашлял в надежде, что у него остался хоть один друг, который обратит на него внимание. Никто как будто его и не слышал, не услышали даже грохота его сапог, когда он пошел к выходу.

От самой двери он оглянулся – может, Полидоро заметил, что он уходит, и хочет вернуть его к сцене, чтобы наказать, пообещать выгнать из Триндаде на следующий же день?

Со смутным чувством Нарсисо вышел на улицу. От свежего предрассветного воздуха боль в груди стала острей.

Додо пошла просить совета у свекра. Пред лицом стольких опасностей нельзя было оставаться безучастной: за несколько недель семья может потерять половину состояния. Додо давно подозревала, что во время поездок в Рио, которые Полидоро предпринимал все реже и реже, он покупал иностранные монеты и складывал их в какой-нибудь потаенной пещере или же посылал на текущий счет в швейцарский банк.

Как только актриса доберется до ключа от сейфа или до пещеры, где муж Додо молился по ночам Богу и Дьяволу, можно считать состояние потерянным. Полидоро, не забывший былую страсть, непременно будет добиваться взаимности актрисы. Особенно потому, что в последнее время не было другой женщины, которая ввергла бы его в адское пламя. Он будет приукрашивать старую любовь, находить в ней новые и будто бы яркие черты, вовсе не соответствующие действительности.

– Все меня предали, сеу Жоакин. Эта бродяжка уже не первую неделю живет в Триндаде на мой счет, и никто не предупредил меня об опасности. Только благодаря старшей дочери я не оказалась обманутой женой. Правда ведь, супружеской измены нет, если тебе известно об этой угрозе?

Жоакин позвякивал ложечкой в чашке кофе. Ему хотелось отделаться от жалоб невестки: после обеда клонило в сон – что естественно в таком преклонном возрасте – и визит этот был ему ни к чему.

Но Додо, переступив порог, потребовала, чтобы старик ее выслушал. Она говорила о чести, и это было ее преимущество перед другими членами семейного клана, всегда готовыми просить у Жоакина вспомоществований, ссуд и гораздо реже – советов, а Додо как раз за этим и пришла.

– А кто я такой, по-твоему, Додо? Советчик в сердечных делах? Врачеватель душ? – проворчал он, мечтая поскорей спровадить гостью.

Додо стояла на своем. Пододвинула стул к креслу Жоакина, чтобы постоянно поддерживать внимание к ней. Не даст она ему заснуть.

– Речь идет не о теле Полидоро, сеу Жоакин. Этот остов мужчины я отдаю захудалой актрисе, приехавшей в Триндаде из корыстного интереса. У бедной женщины нет даже своего дома, где она могла бы жить. Но раз так, почему она не обратилась ко мне? Я бы с удовольствием посылала ей по почте каждый месяц определенную сумму, и она не умерла бы с голоду. Хватит у нас быков и пастбищ, чтобы помогать нуждающимся, но я не позволю стучаться в дверь моего дома с намерением украсть то, что принадлежит моим дочерям. Только через мой труп.

В спешке одеваясь, Додо выхватила из шкафа платье, которое было ей узко в талии и выставляло напоказ ее тучность. Из-за многочисленных стирок ткань поблекла. Из синей стала сиреневой. Впрочем, перед свекром она не старалась показать свое богатство в надежде уйти из его дома с чеком в кармане.

– Таковы мужчины, Додо. Когда начинают стареть, мечтают о молодости. А что такое молодость, если не раздувающий ноздри скакун с шелковистой гривой да еще свободные женщины, готовые принять доказательства нашей страсти?

Додо удивило, что отец защищает сына. Обычно он с сыновьями был строг, часто отчитывал их. Особенно Полидоро, который иногда вел себя вызывающе, даже не пришел на открытие бюста. А все из-за этой актрисы, захватившей его в плен и державшей то в «Ирисе», то в номере люкс гостиницы «Палас».

– Мало того, что Полидоро мот, он еще стал и бесчувственным: проводит вечера в грехе и по наущению этой женщины даже отца не уважает. Как вы можете его защищать, вместо того чтобы призвать к разуму?

Споря со стариком, Додо подбоченилась. Она готова была бороться даже без поддержки свекра.

– Мой сын не безответственный человек. Он доброй породы. В моем доме я не видел неуважения. Сама Магнолия никогда не повышала на меня голос. Думай, что говоришь. К тому же никакой мужчина не волен в страсти. Женщина, которая не понимает такой простой истины, не сохранит до старости мужа под боком. И с каких это пор гражданское состояние может дать право выхолостить такого мужчину, как Полидоро?

Жоакин попробовал встать с кресла, опираясь на подлокотник. Трости рядом не оказалось, и он оперся на плечи Додо, как на каменный столб.

– Где я оставил эту чертову палку? Мою деревянную ногу, без которой мне не обойтись? – проворчал он, оглядываясь.

Додо не пожелала помочь старику. Она надеялась сбить с него спесь, заставляя идти по гостиной со страхом, как бы не споткнуться и не упасть.

– Даже если бы мне предложили руку, я бы ее не принял, – сказал Жоакин, обращаясь к предполагаемому собеседнику в пустом углу гостиной. Он мстил невестке: добрался до стены и, перебирая по ней руками, подошел к комоду, где оставил свою трость.

Снова обретя точку опоры, он остановился перед женщиной довольно непринужденно.

– На что ты жалуешься? Главное в браке уже выполнено: хватает у тебя и дочерей, и денег. Не говори, что сделала плохую партию, даже, можно сказать, прибыльную. Или ты хотела бы сменять все это на бурную любовь без всяких гарантий и стать на место этой актрисы?

Когда Жоакин кого-нибудь отчитывал, это придавало ему сил. Теперь он хотел сделать своей жертвой Додо, каким-нибудь капризом уязвить ее гордость. Невестка заходила к нему только со своим интересом и сразу же нарушала равновесие в доме, создаваемое за счет повседневного воздержания от волнений. Никогда не приносила поднос со сладостями или корзину фруктов из собственного сада. А уж дом у нее был полная чаша. На постоянно накрытом столе стояли и закуски, и сладости, изготовленные кухарками, которые смеялись и плакали над строгими рецептами, унаследованными от бабок, прабабок и беглых рабынь.

Обильный стол Додо не предназначался для утоления чьего-нибудь голода. Он всего-навсего демонстрировал силу денег. Подобно миссионерке, обращающей язычников, Додо копила деньги и вещи, чтобы передать плоды своих стараний дочерям. Пять дочек со своей стороны натравливали ее на отца.

Додо, недовольная своей участью, мечтала скрестить оружие со свекром, из-за которого не раз рушились ее надежды и она оставалась ни с чем. Он никогда с ней не считался, даже не просил рецепта какого-нибудь торта. Для него она представляла собой лишь источник порядка в доме да продолжения рода, хотя он ценил земли и скот, полученные за ней в приданое.