– Куда вы? – крикнула Каэтана, видя, что Данило уходит.

Он повернулся к ней, одиночество давило на него тяжкой глыбой.

– Пойду отдам дань Своей животной природе. То есть просто-напросто помочусь, – сказал он ей в отместку, ведь ему так хотелось, чтобы она по-доброму приласкала его, сжалившись над его неуютным будущим.

– А я? – продолжала свое Джоконда.

– Я знаю только, что дала тебе имя, чтобы спасти тебя, больше ничего. – Каэтана чувствовала себя растерянной. У нее хотели отнять тяжкое бремя – ее иллюзии.

– Ты обнадежила меня, сказала, что я буду счастлива. Когда я приняла новое имя, я подумала, что ты возьмешь меня с собой и мы вместе пойдем куда глаза глядят. И никогда не бросишь меня, чтобы я понапрасну не ждала.

Каэтана встала. Видно, от схватки не уйти. Обе женщины смотрели одна на другую и готовились к быстрым ответам.

– Ты ошиблась, Джоконда. Никогда я никому не принадлежала. Только жизни, она-то и стригла меня, как овцу. Кто завладевал моим телом, того я прогоняла через несколько недель.

Джоконда продолжала подступать к Каэтане, взяла ее за плечо. Актриса не выдержала пристального взгляда.

– Сознайся, ты сбежала тайком, чтобы не брать меня с собой. Скажи правду! Это будет моим единственным утешением. – И Джоконда впивалась пальцами в плечо Каэтаны, но та стойко выдерживала ее наскоки. Незаметно было, чтобы она переживала, просто с унынием смотрела на старания Джоконды.

– Ты и Полидоро, вы оба ушли с головой в дерьмовую иллюзию – думаете обмануть жизнь. Никогда я вас не любила. Никогда, слышишь?

Каэтана вырвалась из цепких пальцев Джоконды. Стала ходить из угла в угол. Не хватало Рише, который вился бы вокруг ног. Будь благословенна свобода, подумала она, сострадая всеобщему убожеству; никто не отнимет у нее право на бродячую жизнь.

– Ты хочешь сказать, я ждала напрасно? – спросила Джоконда, следя глазами за ходившей из угла в угол актрисой.

Каэтана почти ее не замечала, упоенно занимаясь театрализацией прошлого. Она путала Джоконду с Балиньо, даже с Князем Данило.

– Каждое утро, принося мне чашечку кофе, дядюшка Веспасиано уверенно предсказывал мне успех. Вопреки его мечтаниям жизнь уготовила мне одни провалы. Да и как могла я добиться успеха, если мы выступали в заштатных городишках, населенных душами, пораженными проказой, язвой, – не людьми, а тенями? Черт меня побери совсем! – взорвалась Каэтана, не заботясь о том, как будет воспринята ее несдержанность.

Грустным взглядом посмотрела она на Джоконду. Взяла ее за руку, но тотчас отпустила, ощутив под своими пальцами жар ее тела.

– Зачем дядюшка воспитал во мне мечту, если мне суждено было прозябать? Да и какое право я имела подражать Каллас, если никогда не училась петь? Так и осталась начинающей ученицей с заржавелыми голосовыми связками.

Джоконда вздрагивала, едва сдерживала слезы, выслушивая подобные признания. Каэтана силилась оправдать перед ней ложь, которая в конце концов придавала легкость несуразным мечтам Джоконды.

– Хватит, Каэтана. Сойди со сцены! Вернись к жизни. Говори о нас, о Полидоро, если хочешь, но перестань подменять одну декорацию другой. Неужели ты продолжаешь играть и когда сидишь в отхожем месте и будешь играть в свой смертный час?

Джоконда, исполненная достоинства, выпрямилась, но присутствие Каэтаны лишало ее гордости. Ей хотелось сбросить с себя узы мечтаний, острыми когтями терзавшие ее душу.

– Иллюзия – мой удел. Мне суждено оценивать жизнь, не давая расписки в получении сполна. Эта дерьмовая жизнь больше не застанет меня врасплох. Эта шлюха кругом в долгу передо мной. Не хочу, чтобы провал был единственным итогом моей жизни на старости лет. Предпочитаю смерть.

– А кто будет с тобой до конца?

Джоконда утратила резкость. Взяла руку актрисы и прижала к обвисшей без лифчика груди, ощутив в этой руке какую-то неопределенную дрожь. Чувства, даже самые тайные, существовали помимо ее воли. Как знать, может, Каэтана уже неспособна наслаждаться чьим бы то ни было телом! Предаваться наслаждениям, от которых в комнате все переворачивается вверх дном, а в открытые окна выходит запах возбужденного лона.

– Скажи, что ты вернулась за мной, – сказала Джоконда, чтобы привлечь внимание Каэтаны.

Каэтана покорилась Джоконде лишь на короткое время, необходимое, чтобы прогнать тоску. Высвободила руку; горячая кожа чужой ладони не избавляла ее от ощущения краха.

– В моих жилах течет неукротимая кровь искусства. Что мне плотская любовь, если душа бессмертна? А душа моя живет сценой. И успехом!

Джоконда вновь набралась сил. Тяжелый косой взгляд Каэтаны гнал ее из комнаты. Такое еще хуже, чем двадцатилетняя разлука. Эта женщина, напитав тело лишним жиром, утратила человеческую страсть, поры ее кожи закрылись, точно отгородились занавесками от солнца.

Больше не будет ежедневного лихорадочного ожидания приезда Каэтаны. В будущем Джоконде нечего ждать, кроме грубой правды, пропущенной сквозь сито отчаяния. Неожиданно она потянулась к красивому турецкому ожерелью Каэтаны. Собирая камни в кулак, царапнула шею актрисы, уже приобретшую пергаментный оттенок и сморщенную у жировых складок.

– Чего ты хочешь? С ума сошла?

– Хочу увидеть себя в твоих глазах!

Джоконда обхватила актрису за плечи. Каэтана не могла ни вырваться, ни позвать на помощь Балиньо, ушедшего по каким-то делам. Никогда Джоконда не была так близко от нее.

– Я потратила впустую двадцать лет, ожидая тебя. По четвергам встречалась с Полидоро. Мы как будто священнодействовали и молитвенно обращались к тебе. С каждым годом оба старились и все смотрели на карту Бразилии, пытаясь угадать, в какой части этой проклятой страны ты несешь назначенный судьбой крест актрисы. Актрисы, над которой висит проклятье, и она кочует по штатам, разменивая свой талант на выступления под шатром цирка или на грубо сколоченных подмостках, чуть ли не в темноте, при свете керосиновой лампы. Иногда от тоски и со скуки мы с Полидоро шли в мою постель, предаваясь утехам в неурочный час и избегая смотреть друг на друга: знали, что между нами всегда ты. И нам не хватало смелости отказаться от твоего присутствия.

И с неожиданной нежностью отпустила Каэтану. Это был жест неизъяснимого самоотречения. Тела двух женщин, так привлекавшие Полидоро, изменились: им не хватало порочной страсти. Отойдя в угол, Джоконда отвернулась от Каэтаны, закрыла лицо руками, и плечи ее затряслись от рыданий.

Каэтана испугалась: она привыкла к драме, переживаемой на сцене, которая только и могла потрясти ее, и отвергала перипетии чем-то нарушенной жизни. Она жила только на сцене, вне ее все казалось ей фальшивым, ненастоящим, проявлением дурного вкуса.

– Почему ты плачешь?

Слова выходили из ее груди в виде законченной музыкальной фразы. Каэтана прислушивалась к себе, старалась говорить в нужной тональности, и теперь осталась довольна тем, что при всем волнении не сфальшивила, на лице ее заиграла улыбка. Она – прирожденная актриса. Повседневная жизнь не сумела низвести ее до своего уровня, значит, пусть идет своим чередом деградация Джоконды, покусившейся на ее душу.

– Теперь я тебе говорю: хватит драмы. Я дала тебе это имя не для того, чтобы ты, забыв о сцене, плакала втихомолку. Единственный способ проглотить подступающий к горлу горький комок – снискать аплодисменты толпы.

Джоконда утерла лицо рукавом, размазав краску. Она хотела снова обрести твердость, одеться в броню, которая позволяла ей спать с местными мужчинами и собирать жалкие монеты.

– Извини, что побеспокоила тебя, – сухо сказала она. В дрожащем голосе снова послышались гордые нотки, но это не впечатляло.

Джоконда пошла к двери, но Каэтана задержала ее.

– И куда же ты идешь с таким обиженным лицом? Хочешь похвастаться им как победным трофеем? – крикнула она, не заботясь о том, что ее могут услышать в коридоре.

– Я хозяйка своей судьбы, – ответила Джоконда по-прежнему гордо. – Ты больше мною не командуешь. Ты потеряла право определять мое будущее.