– Они хотят передохнуть, мисс Элис. Люди управились с работой на три недели раньше срока, и теперь их первое желание – расслабиться.
Элис проворчала, что, как ей представлялось, расслабляться, пожалуй, можно было бы в Сиднее, Париже или Риме.
– Так оно и будет, – ухмыльнулся Альфред, – после того, как перережут ленточку.
И чего ради они так носятся с этой ленточкой? Почему им так не терпится покончить с этим? Ей почему-то казалось, что не полагается ставить крест на каком-то деле сразу же после его завершения. А полагается посидеть и мысленно оценить сделанное, получить от него удовлетворение, насладиться достигнутым.
Беркли Уолш, однако, был явно иного мнения. Он считал, что все слишком затягивается.
– Церемония состоится ровно в девять, – объявил он за обедом. – Все должны присутствовать.
Его взгляд быстро обежал всех присутствующих, на самую короткую долю секунды остановившись на Элис.
В эту ночь девушка не могла уснуть. Она поняла, что все дело в тишине. Годами ее жизнь текла в деловом ритме, и вот теперь этот ритм прервался. Она невольно старалась уловить в ночи рев компрессоров, равномерный стук машин, пронзительный звук сигнала переключения режима. Ничего этого не было.
Ворочаясь на узкой импровизированной койке, она думала о многом. О том, что после десяти лет будет непривычно жить где-то еще, а не на вырубленной в горном склоне террасе. Никто больше не назовет ее принцессой… А эти стычки с Барком Уолшем? Они тоже кончатся. И единственный мужчина, который останется рядом с ней, – это отец. Но это только поначалу, убеждала она себя. Все дело в привычке. Говорят, можно привыкнуть даже к кожной сыпи.
Сон все не приходил. Она видела Нону в чудесном парижском платье, разрезающую ленточку, и вдруг ощутила приступ ярости. Затем ярость сменилась печалью – каким-то слабым, необъяснимым тоскливым ощущением. Элис прекрасно понимала, что оно вызвано мыслями о Ноне, тем, что Нона была – теперь или прежде, а возможно, собиралась стать снова – женой Беркли Уолша.
– Мне-то ничего, это не моя забота, – говорила Элис, обращаясь к кому-то невидимому в темноте. – Просто мне хочется, чтоб было не так, вот и все.
Разрозненные, несвязные воспоминания беспорядочно лезли ей в голову: о том, как равнодушно реагировал Барк Уолш на ее попытки научиться секретарскому делу; о такой же его реакции на ее усилия освоить кулинарное искусство… «Он считает меня совсем безмозглой», – подумала Элис.
Ну, ничего, она ему еще покажет. Вот только устроится на хорошую работу. Руководство Сноуи может предложить немало подходящих мест для девушек, и Элис была уверена, что сумеет занять одно из лучших.
Потом она вспомнила, что Барк не сможет этого оценить, потому что его здесь не будет – он уедет в Новую Зеландию. Непрошенные, невольные, необъяснимые слезы поползли по ее щекам.
Она так и не уснула до рассвета. Когда же стало светать, в этом уже не было смысла. Элис встала и начала наполнять ванну. Потом сбегала за купальной сумкой, а, вернувшись, обнаружила, что на этот раз Нона тоже встала к завтраку и отняла у нее горячую воду. Уж это действительно было последней каплей. Элис забарабанила в дверь.
– Ну, что там такое? – спросил показавшийся в коридоре Барк Уолш.
Он был в халате (темно-зеленом в горошек, машинально отметила Элис) и выглядел раздраженным.
– Не следует беспокоить вашего отца, – сказал он строго.
– Нона забрала у меня воду из ванной, – пробормотала Элис.
– Господи, неужели из-за этого столько шума!
– Вам-то что, а я хотела принять ванну.
– Идите к себе, Элис!
– Она же забрала у меня…
– Это я уже слышал. Мне кажется, я слышал это десяток раз. Вам не жаль профессора? Ему нужен отдых.
– Мне тоже. Но я не спала всю ночь.
– Весьма прискорбно. Но я в этом не виноват.
– Я не могла уснуть. Я думала, мне будет лучше после горячей ванны, а теперь…
– А теперь ванну принимает Нона. Замолчите, или я устрою вам менее приятное купание – в ручье!
– Он же замерз, – вызывающе сказала Элис.
– Хорошо, сначала взломаем лед.
– Я вас ненавижу! – выкрикнула она.
– Стало быть, нас двое, ибо я тоже не особенно себя люблю. Но мой образ действий мне предписан, Элис. И я хочу, чтоб вы об этом помнили.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– И это, – с какой-то грустью сказал Уолш, – тоже мне предписано.
Нона пробыла в ванной так долго, что Элис пришлось довольствоваться принесенным с кухни тазиком горячей воды. «Да и все равно, – думала она с отвращением, – ванная пропахнет жасмином, или ландышем, или еще чем-нибудь, а весь пол будет усыпан розовой пудрой».
Затем она стала размышлять над тем, что ей надеть. У Элис имелись весьма симпатичные вещи, соответствовавшие ее собственным (а не Ноны!) представлениям о красоте и вкусе: элегантные жакетики, изящные воротнички, юбки-колокола с замысловатыми карманами… В каком-то порыве упрямства, сознавая, что сегодня Барк желал бы видеть ее в изысканном наряде, она стала натягивать свои старые брюки.
Придя к завтраку, Элис обнаружила, что все мужчины тщательно позаботились о своей внешности. Они надели лучшие шерстяные рубашки, а их рабочие брюки были выглажены в острую складку.
Нона облачилась в свое чудесное французское платье, безусловно, являвшее собой достойное зрелище. Конечно, оно мало соответствовало обстановке, но, коль скоро речь шла о женщине, такое соответствие требовалось менее всего.
Барк еще не появлялся. Элис села за стол и принялась за яичницу с беконом. У нее кусок не лез в горло, но она специально старалась выиграть время, чтобы не пришлось уйти прежде, чем появится хозяин Эдамленда. И вот он явился – весь в безупречно-сером: отутюженные темно-серые брюки, темно-серый пуловер с выступающим твердым белым воротничком рубашки, темно-серый с синим галстук.
– После шерстяных ветровок ты нынче просто неотразим, дорогой, – объявила Нона через стол.
– Да и ты сегодня неотразима.
Разумеется, взор Уолша не мог миновать и другую из двух присутствовавших особ женского пола. Увидев простую блузку, он понял, что Элис нарядилась в повседневный костюм.
Губы его сжались. Эта сумасбродная девчонка нарочно не пожелала одеться поприличней! Она заслужила хорошую взбучку… Элис поднялась, и взорам присутствующих открылись потрепанные, затертые, лоснящиеся, не поддающиеся чистке залатанные штаны.
Барк со звоном опустил нож и вилку.
– Пойдите и переоденьтесь, – приказал он.
– Я одета.
– Вы знаете, что я имею в виду. Снимите эти штаны.
– Что, здесь? – вызывающе спросила Элис.
Кто-то из мужчин захихикал, но, встретив взгляд Уолша, замолк.
– Перестаньте паясничать! – рявкнул Барк.
– Я понятия не имею, что это значит? Не забывайте, ведь я не училась в обычной школе. Такого слова «паясничать» мы не проходили.
Барку Уолшу стоило немалого труда сохранять самообладание.
– Через час, – сказал он, – в Эдамленде начнется праздник. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Абсолютно ни о чем. Кажется, это ваше детище, да?
– По-моему, не более чем ваше. Видит Бог, вы пробыли здесь достаточно долго.
– Слишком долго, – согласилась Элис. – Именно поэтому я не собираюсь спускаться в шахту.
– Вы должны спуститься в туннель, Элис, потому что очень важно, чтоб вы это сделали, поверьте моему слову.
Вошел профессор, тоже празднично одетый.
– Элис, – произнес он укоризненно, – ты еще не готова?
Схватка с Уолшем была для нее делом нехитрым, в сущности, даже приятным, но перечить отцу Элис не посмела. Особенно в это утро. Вчерашний легкий румянец вновь покрывал его щеки, теперь он был еще ярче. Милый, торжественный, взволнованный старый человек, самоотверженно преданный науке! Ради него она должна переодеться, ради его праздника! Она это сделает, но ни за что не спустится в шахту. Отец может прощать и не помнить зла, но дочь – нет. Несправедливость совершена, и она никогда этого не забудет.