– Стало быть, таких людей, как прокуратор, ты в своё царство не возьмёшь? – не удержался я от того, чтобы не поддеть своим вопросом собеседника, а затем добавил, – у меня и сила есть, и власть, и богатство, других людей держу в повиновении.
– Ты, игемон, воин, а потому твоё дело – служить и защищать! – короткий и потому ясный ответ, данный пленником, мне понравился.
– И когда же тогда наступит царство твоё? – чуть издевательским тоном спросил я.
Тот удивлённо посмотрел на меня, как-то смущённо пожал плечами и не совсем уверенно ответил:
– И не сегодня, не завтра, не через месяц или год наступит царство свободы и братства.... Не придёт Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно, здесь, или: вот, там. Ибо Царствие Божие среди вас есть, людей, в их разуме и сердцах!
– Долго же тебе ждать придётся, иудей, пока переменятся люди и добровольно согласятся обновить до основания жизнь свою. Значит, если, по-твоему, всякая власть – зло, поэтому ты отказался стать судьёй? – спросил я проповедника, немного поменяв тему разговора. Из тайных донесений мне было хорошо известно, что жители Каперанума и некоторых других городов Галилеи предлагали Назорею занять важную и доходную должность, сев в судейское кресло.
– А что это изменило бы? – ответил вопросом на вопрос пленник.
– Тебе тогда не пришлось бы стоять сегодня передо мной, а завтра перед судом Синедриона, – усмехнувшись его непонятливости, сказал я. Он вновь ничего не ответил, а только пожал плечами.
– Вот смотрю я на тебя, иудей, и силюсь понять, чем же ты, сын простого плотника и обычной пряхи, по существу нищий оборванец, так напугал своих единоверцев, что они решили не просто наказать тебя, но убить. Римскому кесарю ты не угрожаешь, иначе я раздавил бы тебя сразу, как клопа, ещё четыре года назад. За тобой нет ни денег, на которые можно было бы купить власть, ни армии, с помощью которой любой смог бы захватить трон в стране. Да, собственно говоря, для нас и не важно, кто будет управлять Иудеей, будешь ли ты царём, или другой, главное, чтобы народ вовремя и сполна платил налоги в казну. Не понимаю я только одного! Объясни мне, прокуратору Рима, что же ты такого натворил? В чём причина страха главного жреца Иерусалима? Ведь ты не собирался становиться правителем, дабы занять царский трон, или отобрать деньги у богатых и раздать их нищим, ведь твои заповеди, что ты проповедовал, отвергают насилие, мятежи и бунты. Так чем же ты так сильно напугал первосвященника Каиафу? – спросил я Галилеянина.
– Первосвященники не меня испугались, игемон, а слова моего праведного, ибо в слове том, что я нёс людям, сокрыта истина, познав которую, откроются глаза у всех тех, кого призывают жрецы к праведности и учат соблюдению Закона. Ты ведь знаешь, что вся Иудея живёт по древнему Закону, но только вот сами-то они, священники, в тайне ото всех Закон тот нарушают. Своими проповедями я просто открыл людям глаза на лицемерие жрецов, на их себялюбие и тщеславие, корысть и жадность, похоть и прелюбодеяние, ими же спрятанными под тогу фальшивой законности и добродетели. Многим известно, что, одолеваемые безрассудной алчностью, священники и книжники предаются искушению богатством, пожирает их нега сладострастия и порока, потому как более думают они о мирской жизни и утехах земных, нежели о воздержании. Да, вот только те, кто знает об этом, боятся сказать народу правду. Ведь она для жрецов слишком страшна и ужасна, ибо предали они долг свой и перед людьми, и перед совестью, забыв о Завете с Богом, заключённом на крови их братьев. Именно поэтому священники твердеют сердцем своим и коснеют душой. Многие знают об этом, но молчат от страха за себя, семью свою, ибо по Закону, если кто скажет слово против жрецов, тот – против самого Бога. Отступника же храмовые слуги тут же волокут в Синедрион. А главный жрец, будь то Каиафа или кто другой, на расправу скор, а потому после суда – камнями, камнями, камнями или вон... на крест, например, казнь позорную и лютую! Наши священники живут одним днём, в их головах мысли о забавах и развлечениях земных, но не забота о душе. Мне жаль этих людей. Ну, и пусть будет так, как они хотят, пусть душа их превратится в тлен и прах, чтобы развеяться по ветру и пропасть в бездне забвения навсегда, коли, они того желают сами. Пока пророк Моисей получал от Господа заповеди, иудеи тем временем стали поклоняться золотому божеству, продав себя в рабство противнику Бога. Они ошибаются, полагая, что главное богатство – серебро и злато, что запрятано в кованых сундуках и в кладовых, а посему и тратят свою жизнь попусту. Глупцы те, кто так мыслит, ибо истинное богатство в сердцах человеческих и душах их пребывает. Для первосвященника и высшего духовенства даже помыслить страшно о том, что я говорю. Тем более жрецы никогда не согласятся с моими словами, ибо, сделав это, они тут же потеряют всё земные блага и привилегии. У них, правда, был небольшой выбор, всего-то между подлостью и добром, но они сами и добровольно выбрали первое, – весьма убеждённо и горячо проговорил Галилеянин, словно находясь на площади во время проповеди, а не будучи задержанным.
– Складно и красиво говоришь, Назорей! Для Синедриона слова твои, бесспорно, бунтовские, но за такое на смерть не посылают, ведь к мятежу против священников, а тем паче против Рима, ты не призывал. Что же касается проповедей и речей твоих, то это одни всего лишь слова, ничего не значащие. Хотя они только в устах глупца пусты и напрасны, словно песок, сыплющийся сквозь пальцы, или вода, без следа ушедшая в сухую землю, но слова мудреца, напротив, остры как меч и горьки как полынь, поэтому-то мудрецов и не любят, но на смерть их не приговаривают. Я подробно ознакомился с твоими делами, проповедями и речами твоими, что говорил ты и говоришь своему народу, и не нашёл в них угрозы Риму и кесарю. Хотя язык твой и бывает иногда слишком длинным, и немого укоротить его следовало бы. Но, по-моему, ты всё-таки бунтарь! Я бы наказал тебя кнутом и посчитал сие наказание достаточным, однако полагаю, для первосвященника и Синедриона это будет слишком мягким приговором. Они усмотрели в тебе истинного своего врага, злейшего и непримиримого. А сила в этой жизни за жрецами, но не за тобой, – возразил я своему собеседнику, так как слишком уж наивными выглядели все его доводы.
– Что есть сила или богатство со славой вкупе, если человек не знает и не ведает, чем встретит его завтрашний день, и он даже не может ни единого волоса на голове своей сделать седым? – не согласился проповедник с моими аргументами. Он просто спокойно продолжил свою мысль, будто и не слышал моих возражений.
– Многие из людей не властны над собой и своей судьбой. Они словно слепые, бродят в потёмках, когда, ведя один другого, все падают в яму. Виноваты ли они в этом? Конечно же, нет! Не виноваты они, что их обманывают жрецы, говоря красивые и правильные слова, ибо говорящие их так же называют себя иудеями, а на самом деле они таковыми не являются, но представляют собой сборище сатанинское. Только вот не за ними будет последнее слово, но за истиной! Через истину к людям придут и справедливость, и братство, и равенство, и свобода, и милосердие. И все в мире будут счастливы.
– Эка, ты хватил насчёт счастья, иудей, свободы и справедливости! А что вообще есть истина, через которую, как ты говоришь, все придут к счастью? Для человека, видящего уходящее за горизонт солнце, оно видится одним, но совершенно другим тому, кто наблюдает за солнцем, уходящим за море. Так чья же истина вернее? Для того, кто стоит на суше или того – на море?
– Не в том истина, прокуратор, кто, как и откуда наблюдает за солнцем, ибо оно может быть самым разным: красным на закате, жёлтым на восходе, багровым на ветер, бледным на жару, уходить в море и выходить из-за гор. Главное ведь заключается в том, что оно – Солнце! И оно одно! Какое бы Солнце не было, кто бы на него ни смотрел и каким бы его ни видел, оно единственное, и нет у него двойника или близнеца, о котором можно было бы сказать, то также Солнце! А поэтому как нет двух дневных светил, так и не может быть двух истин. Разве бывает две правды? Или разве возможно служить двум господам одновременно? Для меня же истина заключается в том, что завтра я буду казнён, и это не требует никаких доказательств, ибо никто не может изменить судьбу, предначертанную Богом.