— Раз все так, значит, это угодно госпоже Айе! — Лина всегда знала, что караванщики и рабы — люди разных богов. И, все же… В ее сердце вкралось сомнение… — Постой, — она резко повернулась к лекарю. — К чему это, интересно знать, ты клонишь?

— Вы не признаете бога сна. Но ведь от этого он не перестает оставаться богом, пусть слабым, младшим, каким никаким, но богом, который вряд ли питает к караванщикам дружеские чувства.

— Какое мне дело до его чувств!

— Лина, так нельзя! Ведь ты говоришь о боге!

— Я говорю о духе, пытавшемся украсть у госпожи Айи Ее силы!

— И, все же…

— Да Матушка Метелица мне никогда не простит, если я стану даже думать о нем иначе!

— Давай не будем больше об этом, — поморщившись, проговорил Лигрен. Жрец, он относился ко всем, наделенным божественной природой с трепетом и подобные речи, обычные для караванщика, но крамольные для слуха служителя, были ему по меньшей мере неприятны. — Я лишь хотел сказать, что, возможно, бог сна захотел отомстить вам.

— И прибег для этого к помощи земного растения? Он настолько слаб? — усмехнулась караванщица, на миг даже забыв о том, что в сущности речь идет не о силе бога сновидений, а о судьбе ее сыновей. — Что ж, в это я поверю. Но вот только ох и ах, мои сыновья бы ни за что не приняли бы что-то из рук чужого человека. Да и как я смогла бы не заметить приход бога? Или он все же не бог?

Лигрен молчал. Единственное иное объяснение того, как в этом случае ягоды могли попасть в руки малышей, было… Дочь хозяина каравана попросила одну ягоду у Рамир — чтобы убедиться, что они есть и знать, что искать… Она могла проследить за девушкой, когда та лазила в свой тайник, или найти плоды по особому, специфическому запаху, который ни с чем не спутаешь. Но если так, выходит, Мати украла ягоды…

Руки Лигрена дрогнули, губы плотно сжались, боясь, как бы слова сами не сорвались с них. Ему не хотелось признаваться даже самому себе в том, что он мог оказаться прав. Он упрямо гнал от себя прочь эту мысль, но, не в силах найти иного объяснения, вновь и вновь возвращалась к ней, с каждым новым мигом все больше и больше убеждаясь в своей правоте.

Лекарь несколько мгновений смотрел в сторону, словно не желая даже случайно встретиться взглядом со своими собеседниками.

— Рамир, проверь, все ли ягоды на месте, — наконец, проговорил он.

Рабыня замешкалась. В ее глазах зажглось сомнение. Она хотела повторить вновь то, что прежде говорила своей приемной матери — она не знала, сколько у нее всего было ягод.

— Я… я не… — ей никак не удавалось подобрать слов, которые могли бы оправдать ее промедление. — Я не помню, сколько их у меня было.

— Тебе придется вспомнить, — в глазах лекаря, которые он обратил на девушку, была строгость, не допускавшая возражений. И, все же, сколь бы тверд и властен ни казался голос, в нем звучал не приказ, а просьба. Лигрен объяснял, ожидая осознания и помощи, а не слепого бездумного подчинения: — Необходимо знать, сколько ягод съели малыши. Если им досталось всего по одной — значит, ничего страшного, нам нужно лишь набраться терпения и дождаться, когда детишки проснуться. Но если больше — промедление станет ошибкой, ведущей к беде. Ты понимаешь, о что я говорю? — он заглянул в глаза девушке.

— Да, — ее сердце так сильно билось в груди, что, казалось, было готово выпрыгнуть наружу.

— Тогда иди.

— Лигрен, Мати еще ребенок и… — Лина поняла, какие мысли пришли лекарю в голову и почему он не захотел делиться ими с остальными. Но женщина уже понимала, что найдет Рамир, заглянув в свой тайник. Она лишь гадала, взяла ли малышка все ягоды, или отсыпала себе только часть из них. — Это ведь все началось в тот ужасный день?

— Да, — вздохнув, кивнул лекарь.

— Возвращаясь в караван, она понимала, что провинилась и ждала наказания, а тут эта болезнь ее отца. Представляю, что творилось у нее на душе… — она пыталась как могла оправдать девочку. Она не могла ни в чем винить малышку, даже если ее мальчики спят именно из-за нее.

— Может быть, девочка тут вообще ни при чем и мы зря наводим на нее напраслину, — шепнула Фейр.

— Она еще ребенок, — качнув головой Лигрен. Он не видел иного объяснения происходившему. Наверное, потому, что его и не было вовсе, — и не отвечает за свои поступки. И вообще, даже если мы правы, ею ведь двигали не собственные желания, а воля богов…

Лина тяжело вздохнула:

— Мне хочется верить, — она всхлипнула, — что ни с моими мальчиками, ни с Мати, ни с другими детьми не произойдет ничего плохого, что все они — лишь участники игры, правил которой не знают, а потому — свободны от их оков. Едва игра им надоест, они вернутся. Но ведь есть еще тот, кто затеял эту игру…

Лигрен хотел сказать… Хоть как-то утешить ее, но тут к ним подбежала Рамир. Она выглядела растерянной, испуганной. Губы девушки нервно дрожали, пальцы перебирали ленточки пояса, повторяя слова заклинания-молитвы.

— Что, Рамир, что такое? Ну, девочка, возьми себя в руки и расскажи все. Ты ведь понимаешь, как это важно. Скольких ягод не хватает?

— Ну… — та оглянулась на Фейр, прячась под защитой ее тени. — С десяток…наверно…

— Великие боги! — в ужасе прошептала Лина. — Это же… Это… Девочка, ты не могла ошибиться? Может быть, ты сама брала ягоды а потом забыла? Или…

— Не будем терять времени, — решительно проговорил Лигрен. — Фейр, приготовь побольше бодрящего настоя. Лина… Лина, — он рванул женщину за руку, выводя из того рожденного ужасом оцепенения, в которое она начала погружаться. — Лина, ты должна смочить настоем тряпицу и держать ее у лиц малышей… Надо сказать другим родителям. И Атену, — он нахмурился, не представляя, как найдет слова, которые все объяснят хозяину каравана, но при этом не лишат его рассудка от страха за дочь.

— Что ты говоришь! — глотая слезы, вскрикнула Лина. — Зачем! Уже поздно! Прошло десять дней! Если они съели по две ягоды, они не проснутся никогда!

— Не по две ягоды. Меньше… — великие боги, да кого он хотел переубедить? Какая разница, когда… Но он не мог позволить себе сдастся. И не мог разрешить опустить руки другим. Поэтому, оборвав себя, не дав закончить фразу, он твердым, властным голосом продолжал: — Ты будешь делать то, что я тебе говорю! Будешь! — "Потому что это все, что мы можем… — мысленно добавил он, чувствуя, как боль сжигает его душу… — Потому что мы одни, рядом с нами нет никого, кто бы помог, потому что…"

…- Куда мог подеваться этот свиток? — пробурчал себе под нос Евсей, в который уж раз переворачивая вверх дном сундук со старыми рукописями.

— Не мог же он просто взять и исчезнуть… — Лис не спускал взгляда с его рук, словно надеясь, что летописец, будто фокусник, сейчас вытянет пропажу из рукава.

— Если боги забрали его…

— Зачем?

— Чтобы мы не смогли найти в прошлом ответ на заданный настоящим вопрос, чтобы мы сделали все иначе, пришли не туда… Да вообще, кто мы такие, чтобы судить о причинах того или иного поступка небожителей?

— Ты давно видел рукопись?

— Последнее время у меня не было ни желания, ни причины ее искать. А что?

— Мне куда проще поверить, что свиток взял почитать кто-то из караванщиков… Мати, например.

— Мати? — несколько мгновений летописец молча глядел на воина. В его глазах удивление постепенно менялось сомнением, на смену которому, наконец, пришла глубокая тягостная задумчивость. Нет, это предположение ему совсем не нравилось. И не нравилось по большей мере потому, что в нем был свой резон…

Евсею вдруг сразу припомнилось, как накануне всего произошедшего они с Атеном застали Мати в командной повозке. Она ведь что-то там делала. И, зная, что девочку всегда интересовали легенды, можно было предположить, что, забравшись в сундук и найдя в ней нечто, историю, о которой она никогда слышала, ей захотелось все прочесть.

"Наш приход спугнул малышку. Вот она и взяла свиток с собой".

А через миг он уже думал о том, что на последовавший за этим день Мати как-то странно себя вела. Это не могло быть простым совпадением.