— Ты устал не меньше меня, — Шамаш, пододвинувшись к краю повозки, устроился в углу, лицом к собеседнику, опираясь спиной о жесткий боковой каркас.

— Что я? Я ведь в сущности ничего не делал… — вздохнул тот. Конечно, он был рад, что Атен, которого еще несколько часов назад все считали умиравшим, поправляется. И, все же…

Он испытывал не только облегчение, но еще и обиду, возникшую из осознания собственной бесполезности.

Лигрен давно смирился со своей судьбой. Если бы на то не была воля богов, он так бы и продолжал жить рабом, лишь мечтая о свободе. Все эти годы дороги, минувшие с гибели родного города, его спасало лишь одно — осознание того, что даже будучи рабом он приносит пользу, служит людям, и не важно кем. И вот вдруг его охватила слабость, даже бессилие, которое заставляло опустить руки. Он привык считать лекарское искусство своим безраздельным владением, тем ремеслом, которое он знал лучше всех. Нет, конечно, он не претендовал на то, чтобы сравниться с мастерством небожителей, однако… Ну почему богиня врачевания не выбрала его, ведь он столько лет верой и правдой служил Ей!

Лицо его дрогнуло, исказилось гримасой душевной боли. Но уже в следующее мгновение он властно загнал все чувства назад.

— Прости, господин, я знаю, что не должен завидовать Сати, но ее дар целителя… — он качнул головой. — Я ничего не могу с собой поделать! Я не могу не жалеть о том, что мне не дано этого чуда.

Шамаш взглянул на него, не сердясь на караванщика, но осуждая его:

— Девочке пришлось слишком дорого заплатить за свой дар, — тихо проговорил он, — о котором она не просила, но который стал тем единственным, что привязывает ее к жизни.

— Я понимаю… — он разрывался между двумя мыслями, тянувшими его в разные стороны: радость за другого и обида за себя. Ведь он тоже многое потерял. Почему же госпожа Нинтинугга не пришла к нему?

"Прости, господин, — Лигрен не мог произнести этих слов в слух, он лишь взглянул на Шамаша глазами, полными боли. — Человеку свойственно желать для себя всего лучшего… Но я справлюсь, сдержусь, — его пальцы сжались в кулаки, — пройдет время, и…"

— Лекарь… — колдун несколько мгновений помолчал, раздумывая, прежде чем заговорить вновь. — Возьми ее в ученицы.

— Но… — он растерялся. — Зачем ей… Чему она может научиться у меня?

— Очень многому. Ведь целительнице нужно обладать не только даром, но и знаниями врачевателя, которые она сможет получить лишь от тебя.

— Я даже не знаю…

— Ты сомневаешься в своей способности учить или просто боишься, что тебе будет трудно обучать ее секретам лекарского ремесла, осознавая, что ты сам никогда не достигнешь тех высот, которые суждены твоей ученице?

— Нет, конечно, нет! — поспешно воскликнул Лигрен, который, наконец, осознал… Его лицо осветилось улыбкой, в которой была радость. — Спасибо Тебе! — если тебе не дано творить чудеса, это еще не означает, что ты никогда не прикоснешься к ним, ведь люди — существа общественные. Они не живут отшельниками в голом пустом пространстве, а проходят свой путь вместе со спутниками — родственниками, друзьями, делясь с ними своим теплом, и получая от них что-то взамен.

— Я рад, что ты понял, — кивнул Шамаш, устало закрывая глаза. — Это значит, ты свободный человек, а не слуга своих переживаний.

— Поговорю с Сати, когда она отдохнет. Надеюсь, она согласится…

— Не сомневайся в этом. Она не относится к тем странным людям, которые отказываются от знаний о своем собственном даре.

Какое-то время они сидели в беззвучном молчании. Лекарю, время от времени настороженно поглядывавшему на замершего без движения повелителя небес, показалось, что тот заснул.

"Хвала богам, — облегченно вздохнул Лигрен. — Отдых восстановит Его силы, растраченные на нас, смертных… Скорее бы. Мало ли что может случиться: Губитель повержен, но не уничтожен. Он, таящий обиду на своего извечного врага, может быть рядом, ожидая удобного мгновения для нового нападения…"

Он не осмеливался разглядывать небожителя, бросая на него лишь осторожные опасливые взгляды.

Бог солнца выглядел самим олицетворением спокойствия, И, все же… Все же, Лигрену почему-то казалось, что это спокойствие — лишь маска, под которой, как под покровом снега, бушевала огненная стихия, встревоженная каким-то запредельным, невидимым человеку чувством.

Тут полог повозки затрепетал, приподнялся…

Внутрь заглянул Лис, прищурился, силясь разглядеть хозяина каравана.

— С ним все будет в порядке. Он выздоровеет, — встретившись с ним взглядом, тихо проговорил Лигрен.

Воин удовлетворенно кивнул. Затем на его лице отразилось некое смущение, словно ему нужно было сказать что-то, казавшееся ему самому не просто странным, но даже глупым, несерьезным.

Несколько мгновений лекарь молча глядел на него, а затем перекинул ноги через борт и соскользнул в снег.

— Ни к чему тревожить сон хозяина каравана, — уже снаружи проговорил он, а после чуть слышно добавил: — и господина Шамаша — тем более. Позволь Ему отдохнуть.

— Я… Я понимаю, — кивнул воин. — Собственно, ничего такого и не произошло, просто…

— Я могу тебе помочь?

— Ну… — Лис казался растерянным, даже смущенным и это выражение на лице сильного, не боявшегося никого на свете воина выглядело по меньшей мере странно. — Может быть, все это и вовсе не важно, не заслуживает внимания, и вообще…

— Лис, не трать времени зря на лишние слова, — нахмурившись, остановил его Лирген. — Переходи сразу к делу.

— Да, конечно, прости… — пробормотал тот. Несколько мгновений он молчал, толи подбирая нужные слова, толи собираясь с силами. Наконец, он решился: — Лина… С ней что-то не так. По-моему она не спала всю ночь, и предыдущую тоже, и… — рассказ получался слишком долгим и караванщик, бросив опасливый взгляд на лекаря, поспешил закончить повествование, так, в сущности, его и не начав. — В общем, мне кажется, что она больна.

— Так… — расслабленность и покой сменились вновь настороженностью. Мышцы напряглись, готовясь к действию. Глаза сощурились. Мысли превратились из медленного задумчивого течения в бурный поток. — У нее жар? — бессонница могла быть признаком болезни. Но совсем не обязательно. Мало ли что могло стать ее причиной. Волнение, страх, неотложные дела и нерешенные вопросы, даже усталость, если она была чрезмерной. Нет, лекарю нужно было знать больше.

— Да нет…

— Кашель, насморк? У нее что-то болит?

Караванщик развел руками.

Лигрен несколько мгновений смотрел на него, раздумывая.

— Лис, может быть, дело не в болезни? — спустя какое-то время спросил он. — Мало ли что могло лишить ее сна.

— Да я понимаю… — опустив голову, вздохнул воин. И, все же, он не уходил, продолжая чего-то ждать.

— Поговори с ней, — предложил Лигрен. Что он мог сделать? Лекарь врачует тело, но он бессилен против болезней духа.

— Я пытался… Но сперва она лишь твердила, что дети спят и не могут проснуться, потом начала нести какую-то чепуху, из которой я не понял ровным счетом ничего, а затем и вовсе замолчала. Сидит, не слыша меня и не говоря ни слова… Вот я и испугался.

— А ребятишки? Как они?

— Нет, нет, с сыновьями все в порядке. Они выглядят вполне здоровыми. Хотя, конечно, этот сон… — караванщик задумался, пытаясь вспомнить, когда же малыши заснули. Но не мог. Последний раз он видел их бодрствовавшими три дня назад. Но потом был дозор. И вообще… Пусть даже они и разоспались. В этом ведь нет ничего… ненормального? — в его глазах, обратившихся к лекарю, читался вопрос.

— Лис, сон, как и бессонница совсем не обязательно свидетельствует о болезни, — произнес в ответ Лигрен. — Мне известны случаи, когда люди спали несколько месяцев, просыпаясь бодрыми и здоровыми. Если в остальном с ними все в порядке, то нет никакой причины для беспокойства.

— Конечно, — кивнул караванщик, — но меня тревожит Лина. Я никогда прежде не видел ее такой. И… — Лис поморщился. Он не хотел признаваться в этом, но и сам чувствовал себя как-то… странно, что-то. Временами ему казалось, что в голове копошатся мерзкие черви, питаясь его мыслями и воспоминаниями.