— Что это?

— Ты просыпаешься, — Лаль исчез. Его голос начал удаляться, звуча тише и слабее.

— Но я не хочу! — девочка всеми силами старалась удержать сон, но очень скоро поняла, что ей это не под силу. — Помоги! — стала просить она бога сна. — Я не хочу просыпаться!

— Не могу, — его голос наполнился грустью. — Я не властен над реальным миром, который, найдя ту нить, которой ты к нему привязана, тянет за нее, спеша вернуть обратно… Но ты сможешь вернуться… Слушай меня внимательно, — Лаль заговорил быстро, словно боясь не успеть сказать главного, — запомни: когда проснешься, не спеши отказываться от сна, думай о нем, вспоминай его… Потом найди ягоды Меслам… Ты должна съесть их и тогда…

— Где же я их возьму посреди снежной пустыни!

— Спроси у рабынь… — и голос стих, потерявшись за гранью.

А Мати вновь оказалась в своей повозке.

После тепла, многоцветия мира сна реальность показалась ей тусклой и холодной. "И враждебной, — вспомнив все, предшествовавшее сну, поняла она. — Скорее бы вернуться назад!" Девочка могла думать только об этом, ни о чем другом.

Осторожно отодвинув в сторону одеяла, не желая будить Шуллат, продолжавшую оставаться в тех сказочных землях, которые манили к себе, не отпускали ни на мгновение, Мати выскользнула из повозки, спеша отыскать заветную ягоду, которая вернет ее назад, в мир сна.

Под шатром и днем, и ночью стоял одинаковый полумрак, так что, не выходя наружу, было трудно определить время. И, все же, девочка была уверена, что уже должен быть вечер, если не глубокая ночь, ведь она спала так долго.

— Мати! — окликнул ее Ри, непонятно почему оказавшийся возле ее повозки.

Помощник летописца вел себя так, словно он всего лишь несколько мгновений назад пытался успокоить девочку и сейчас как раз обдумывал следующую попытку. Но этого не могло быть, Мати была уверена, что проспала по крайней мере несколько часов! Так или иначе, она не собиралась говорить с караванщиком, и быстрым маленьким зверьком метнулась в сторону ближайшей повозки, перебралась под ее днищем на другую сторону, уходя от того, кто был сейчас в ее глазах не приятелем, даже не человеком — так, помехой на пути к цели, назойливым комаром, мешавшим спать.

Мати не хотелось, чтобы кто-то еще увидел ее, окликнул, заговорил, а потому она, сторонясь караванщиков, словно чужаков, прячась в тени повозок, стала пробираться к тому месту, что было выделено рабыням.

Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню — заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.

Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.

Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.

— Ты что тут делаешь? — раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.

Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:

— Рамир!

Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.

Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:

— Почему ты здесь?

— Мне нужно… — начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: — Почему ты не поешь вместе со всеми? — собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.

— Мне нельзя, еще не истек тот год, когда я сама была на грани смерти. Духи и демоны помнят мою душу, и мой голос может не прогнать их, а, наоборот, привлечь.

— Рамир, — получив ответ и даже не задумавшись над ним, она заговорила о том, что интересовало ее куда больше, — я знаю, что у рабов есть ягоды Меслам…

Ее собеседница не смогла скрыть испуга, даже ужаса, который заставили ее испытать услышанные слова. Она вновь старательно осмотрела все вокруг.

— Кто сказал тебе о них? — склонившись к самому уху девочки, взволнованно зашептала она.

— Мне нужны эти ягоды, — она пристально смотрела на рабыню с таким видом, будто ждала, что та тотчас бросится за ягодами. Но Рамир продолжала стоять на месте, и лицо девочки нахмурилось, брови сошлись на переносице. — Принеси! — голосом, которым требуют, а не просят, проговорила она.

— Но зачем?

Холодный взгляд девочки заставил ее умолкнуть, не договорив.

Рамир не могла отвести взгляда от лица маленькой караванщицы, в которой появилось что-то совершенно незнакомое, чужое и такое властное, что этому не смог бы сопротивляться никто, даже свободный, и уж тем более рабыня.

— Хорошо, я… — пробормотала она, сглотнув подкативший к горлу комок, чувствуя, что не может не то что отказать Мати, но даже на мгновение промедлить, прежде чем броситься выполнять ее приказ. — Я принесу…

— Сейчас, — наклонив голову, не сводя с собеседницы пристального взгляда мерцавших глаз, проговорила она.

И Рамир, словно безвольная кукла двинулась в сторону повозки.

Ожидая ее возвращение, девочка повернулась к костру. Языки пламени, поднимавшиеся высоко над головами людей, танцевали в быстрой пляске-заклинании духов, повторяя на языке движений слова песни. Их танец успокаивал, усыплял, и, вместе с тем, каким-то одним богам ведомым образом, будил ту часть души, которая до сих пор дремала.

Воспоминания о былом, обо всем, что затмил собой чудесный сон, начали медленно, постепенно возвращаться, выходя из мрака бездны. Сердце сжалось от боли, на глазах выступили слезы…

"Папа, папочка! — беззвучно кричала душа. — Не оставляй меня! Шамаш, не позволяй ему уйти!"

Мати уже была готова, забыв обо всем остальном, броситься к отцу, чтобы быть с ним рядом до тех пор, пока он не очнется, не выздоровеет, точно так же, как он сидел рядом с ней во время ее болезней.

Но тут вернулась Рамир. Не говоря ни слова, она вложила в ладонь девочки сжавшуюся, высохшую ягоду, согнула ее пальцы, заставляя сжать руку в кулак, пряча тайный плод.

Терпкий горьковатый запах обдал Мати, затуманил сознание, отнимая память, усыпляя душу.

— Мати, что с тобой такое? — Рамир провела рукой по лицу дочери хозяина каравана, стирая со щек слезы. Рабыня понимала, что малышке должно быть очень не сладко, когда рядом с ее отцом стоит смерть. Однако она все равно не могла отделаться от чувства, что девочка ведет себя очень странно — ее настроение менялось быстрее смены ветров. — Может быть, мне позвать Лигрена? — ее беспокоило состояние маленькой хозяйки.

Та не сказала ни слова в ответ, даже не взглянула на собеседницу, лишь, на миг разжав ладонь, посмотрела на ягоду. Мати не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы убедиться, что рабыня принесла ей именно то, о чем она просила, это было и так ясно.

— Спасибо, — бесчувственно, холодной льдинкой обронила она и, повернувшись, быстро исчезла за повозками.

Проводив девочку долгим взглядом, Рамир какое-то время стояла, качая головой, не зная, что ей делать. Кому-нибудь обо всем рассказать? Кому? Хозяевам каравана? Но тогда они узнают, что рабы возят с собой запретные ягоды, приберегая их для отчаявшихся, мечтавших уйти из мира снежной пустыни, готовых заплатить за эту возможность всем, даже разумом и годами жизни…