Опустошить пределы всех держав,

Там саранчу выводит царь России.

Еще тот плац зовут станком хирурга:

По слухам, точит царь на нем ножи,

Чтобы Европу всю из Петербурга

Проткнуть, перерезая рубежи,

В расчете, что смертельной будет рана

И прежде, чем разыщут лекарей,

Он, обескровив шаха и султана,

Прирежет и сармата поскорей.

Еще зовут... но кончить не пора ли?

Плац этот власти смотровым назвали.

Сегодня смотр. На башне десять бьет.

Мороз - колючий. Но толпа густая

Все прибывает, площадь обрамляя,

Как темный берег - чашу светлых вод.

Любого пикой оттеснить готовы

Или нагайкой съездить по лицу,

Как над водою чайки-рыболовы,

Казаки заметались на плацу.

Вот из толпы, как жаба, вылез кто-то,

Хлестнула плеть - и он назад, в болото.

Внезапно, монотонный и глухой,

Как мерный стук цепов на риге дальней

Иль грохот молотков по наковальне,

Вдали раздался барабанный бой.

И вот - они! Мундир на всех зеленый,

Но черной массой движутся войска

На белый плац, колонна за колонной,

Вливаются, как в озеро река.

Дай, Аполлон, уста мне ста Гомеров,

Дай языков парижских трижды сто,

Дай перья всех бухгалтеров - и то

Смогу ли всех исчислить офицеров,

Всю перебрать ефрейторскую рать

И рядовых героев сосчитать?

И как поймешь, герой ли, не гервй ли?

Стоят бок о бок, точно кони в стойле.

И так однообразны их ряды,

Как в книге - строки, на поле - скирды,

На грядке - всходы конопли зеленой,

Как саженцы вдоль черной борозды,

Как разговоры, коими горды

Столицы русской модные салоны.

Я лишь скажу: иные москали

На четверть ростом прочих превзошли,

И у таких на шапке литер медный

Отсвечивает лысинкою бледной.

То - гренадеры. Я стоял вдали,

Но насчитал три взвода их. За ними,

Как огурцы под листьями большими,

Все, кто до мерки той не доросли,

Построились рядами, рота к роте.

Чтоб сосчитать полки в такой пехоте,

Быть зорким надо, как натуралист,

Он выудил вам червячка в болоте

И без раздумий скажет: "Это глист".

Играют трубы - конница въезжает.

Тут всех мастей, цветов и форм игра,

Все яркое, все взоры поражает:

Папахи, шапки, каски, кивера.

Так на прилавке шапочник с утра

Раскладывает свой товар. Гусары,

Драгуны, кирасиры, полк улан

Все блещут медью, словно самовары,

И снизу - морда конская, как кран.

Отличий много есть у каждой части,

Но отличать - верней по конской масти.

Таков обычай русский испокон,

Таков и новой тактики закон.

Сам Жомини признал его всецело,

Сказав: не всадник - конь решает дело.

В России ценят издавна коней;

Гвардейский конь солдатского ценней,

За трех солдат идет он при расчете,

А офицерский, тот совсем в почете:

В одной цене с ним писарь, брадобрей

Иль гармонист, а в дни худые - повар,

Как постановит полюбовный сговор.

Казенных кляч, возящих лазарет,

Которые стары, худы и слабы,

Таких на карту ставят, - споров нет:

Цена за клячу - две хороших бабы.

К полкам вернемся. Въехал вороной,

За ним буланый, два мышастых, чалый,

За ними - белый, точно снег подталый,

Потом гнедой, потом опять гнедой,

Гнедой англизированный, соловый,

Полк меринов, полк с меткой между глаз,

Бесхвостый полк, согласно моде новой.

Всего их шло тринадцать в этот раз.

Потом вкатили пушек три десятка

Да ящиков - на вид десятков шесть.

Чтоб их точней в одну минуту счесть,

Нужна наполеоновская хватка

Или, по крайней мере, твой талант,

Начальник склада, русский интендант:

В любом строю, чуть глянув острым глазом,

Ты их число угадываешь разом

И знаешь, сколько и какую часть.

Патронов удалась тебе украеть.

Уже мундиры площадь покрывают,

Вы скажете: как зелень - вешний луг.

Кой-где зарядный ящик поднимают,

Он тоже зелен, как болотный жук

Иль клоп лесной, на лист похожий цветом.

А рядом - пушка со своим лафетом.

Топорщится, чернея, как паук.

У паука, одетые в мундиры,

Две пары задних, две - передних ног:

Те - канониры, эти - бомбардиры.

Когда паук, уснув на краткий срок,

Стоит недвижно и не ждет тревоги,

Покинув брюхо, бродят эти ноги,

И брюхо повисает пузырем.

И вот приказ, - и, будто грянул гром,

Очнулась пушка от недолгой лени.

Так, разомлевший на песке степном,

Тарантул, вдруг настигнутый врагом,

То сдвинет ноги, то согнет колени,

Встопорщится, закружится волчком,

Сучит ногами, морду задевая;

(Вот так же, угостившись мышьяком,

Хлопочет муха, рыльце обмывая),

Передние две ножки подогнет,

Напружится, трясет и вертит задом,

Откинет ножки вбок, на миг замрет

И, наконец, смертельным брызнет ядом.

Внезапно все застыло в тишине.

Царь едет, царь! В кортеже генералы,

Полк адъютантов, старцы-адмиралы,

Но первым - царь на белом скакуне.

Кортеж причудлив. Те желты, те сини,

Нет счета лентам, ключикам, звездам,

Портретикам, и пряжкам, и крестам.

Так на ином заправском арлекине

Побольше пестрых насчитаешь блях,

Чем пуговиц на куртке и штанах.

Любой блестящ и горд, но вся их сила

В улыбке государевых очей.

Нет, эти генералы - не светила,

А светлячки Ивановых ночей;

Иссякнет царских милостей поток,

И, смотришь, гаснет жалкий червячок.

Он не бежит служить в чужой пехоте,

Но где влачит он век? В каком болоте?

Сраженья генерала не страшат:

Что пули, раны, если царь доволен!

Но если был неласков царский взгляд,

Герой дрожит, герой от страха болен.

Пожалуй, чаще стоика найдешь

Среди дворян: хоть скверное почует,

Не сляжет он, не всадит в горло нож,

А только в свой удел перекочует,

В деревню - и письмишки застрочит,

Тот - камергеру, тот - придворной даме,

А либерал снесется с кучерами,

И смотришь, он уж снова фаворит.

Так, выкинь пса в окно - он разобьется,

А кот мяукнет, вмиг перевернется,

На лапки мягко станет и потом

Найдет дыру и вновь пролезет в дом.

А стоик, вольнодумничая тихо,

В деревне ждет, пока минует лихо.