То в белой пучине видны острова
Из снега торчащие сосны да ели.
А вот - что-то странное: кучи стволов,
Свезли их сюда, топором обтесали,
Сложили, как стены, приладили кров,
И стали в них жить, и домами назвали.
Домов этих тысячи в поле пустом,
И все - как по мерке. А ветер свистящий
Над трубами дым завивает винтом,
Подобно султану на каске блестящей.
Рядами иль кругом - то реже, то чаще
Стоят эти срубы, и в каждом живут,
И все это городом важно зовут.
Но вот наконец повстречались мне люди,
Их шеи крепки, и могучи их груди.
Как зверь, как природа полночных краев,
Тут каждый и свеж, и силен, и здоров.
И только их лица подобны доныне
Земле их - пустынной и дикой равнине.
И пламя до глаз их еще не дошло
Из темных-сердец, из подземных вулканов,
Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув,
Той дивной печатью отметить чело,
Которой отмечены люди Восхода
И люди Заката, вкусившие яд
Падений и взлетов, надежд и утрат,
Чьи лица - как летопись жизни народа.
Здесь очи людей - точно их города, ,
Огромны и чисты. И, чуждый смятенью,
Их взор не покроется влажною тенью,
В нем грусть состраданья мелькнет без следа.
Глядишь на них издали - ярки и чудны,
А в глубь их заглянешь - пусты и безлюдны.
И тело людей этих - грубый кокон,
Хранит несозревшую бабочку он,
Чьи крылья еще не покрылись узором,
Не могут взлететь над цветущим простором.
Когда же свободы заря заблестит,
Дневная ли бабочка к солнцу взлетит,
В бескрайную даль свой полет устремляя,
Иль мрака создание - совка ночная?
Дороги по голым полям пролегли.
Но кто протоптал их? Возов вереницы?
Купцы ль, караваны ли этой земли?
Царь - пальцем по карте - провел их в
столице.
И в Польше, куда бы тот перст ни попал,
Встречался ли замок, иль дом, или хата
Их лом разбивал, их сносила лопата,
И царь по развалинам путь пролагал.
В полях не увидишь дорог под снегами,
Но тотчас приметишь их в чаще лесной.
На север уводят они по прямой,
Светлы в полутьме, как река меж скалами.
Кто ездит по ним? Вот выходят полки,
То конница скачет, за нею пехота
Змеей растянулась, за ротою рота,
А там артиллерия - пушки, возки.
И все они посланы царским указом
Тех гонят с восточных окраин сюда,
Те с Запада вышли, на битву с Кавказом,
Не знают, зачем, почему и куда,
Не спросят о том. Ты увидишь монгола
Скуласт, косоглаз, отбивает он шаг,
А далее бледный, больной, невеселый,
Плетется литовский крестьянин-бедняк.
Там ружья английские блещут, там луки,
И дышит калмык на озябшие руки.
Кто их офицеры? Немецкий барон.
В карете ездой наслаждается он,
Чувствительно Шиллера песнь напевает.
И плеткою встречных солдат наставляет.
Француз либеральную песню свистит
Бродячий философ, чиновный бандит
С начальником занят беседой невинной:
Где можно достать по дешевке фураж?
Пускай перемрет солдатни половина
Деньгам не ущерб. Если маху не дашь,
Рассудят, что это - казны сбереженье,
Царь орден пришлет и в чинах повышенье.
Но мчится кибитка - и все перед ней
Шарахнулось в сторону: пушки, лафеты,
Пехота и полк кирасир-усачей,
Начальство свои повернуло кареты.
Кибитка несется. Жандарм кулаком
Дубасит возницу. Возница кнутом
Стегает наотмашь солдат, свирепея.
Беги или кони сшибут ротозея!
Кто едет в кибитке? Не смеют спросить.
Жандармы сидят в ней, и путь их - в столицу.
То царь приказал им кого-то схватить.
"Наверное, взят кто-нибудь за границей?
Кто б мог это быть? - говорит генерал.
Французский король то, саксонский иль прусский?
Кого самодержец не милует русский,
Кого он в тюрьму заточить приказал?
А может быть, в жертву и свой предназначен?
Быть может, Ермолов жандармами схвачен?
Кто знает! Бесстрашен и горд его взгляд.
Хоть он на соломе сидит, как в темнице.
Из крупных, как видно! За ним вереницей
Возки, точна свита в них едет, летят.
Но кто ж эти люди? Как держатся смело!
Сверкают их очи, отвагой горя.
Вельможи ль они? Камергеры царя?
Нет, мальчики, дети! Так в чем же тут дело?
Иль принцы они и король, их отец,
Дерзнул покуситься на русский венец?"
Так, строя догадки, начальство дивилось;
Кибитка меж тем в Петербург уносилась.
ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ
И вот уже слышно столицы дыханье.
Дорога отлична - ровна, широка.
Дворцы по бокам. Точно сена стога,
В соломе, под снегом, стоят изваянья.
Большая часовня с крестом золотым,
Античного стиля портал, и за ним
Дворец итальянский под кровлею плоской,
А рядом японский, китайский киоски.
Екатерины классический век
Воздвиг и руины в классическом стиле.
На южных развалинах - северный снег.
Решеткой дома, как зверей, оградили,
Дома всех размеров и стилей любых,
Строения всякого вида и рода.
Но где же свое, самобытное, в них,
Где нации гений, где сердце народа?
А зданья чудесны! Искусной рукой
Взнесен на болоте их каменный строй.
Для цезарей цирк воздвигали когда-то,
И золото в Риме струилось рекой,
А в этих снегах, чтоб дворцы и палаты
Воздвиглись на радость холопам царя,
Лились наших слез, нашей крови моря.
И сколько измыслить пришлось преступлений,
Чтоб камня набрать для огромных строений,
И сколько невинных убить иль сослать,
И сколько подвластных земель обобрать!
Слезами Украины они оплатили
И кровью литовской и польской земли
Все то, что сюда из Парижа ввезли,
Чем в Лондоне их магазины прельстили.
И моют в их замках шампанским паркет,
И модный его залоснил менуэт.
Но зданья пусты. Двор в столице зимой.
И мухи придворные радостным роем
Во след ему ринулись, к царским помоям.
В домах только ветер танцует шальной:
В столице вельможи, и царь их в столице.
В столицу стремит и кибитка свой бег.
Бьет полдень. Морозно, и падает снег.
А солнце уж к западу стало клониться.
Безжизненно светел и чист небосклон,
Ни тучки, ни облачка в бездне пустынной.