- А мы и так взорвемся, - зловеще произнес вдруг полковник, и я с ужасом увидела, как он вставил палец в чеку выглядывающей из-под бронежилета гранаты, за которую был привязан мой шнурок. - Никому не двигаться без моей команды. Малейшее движение, и я подорву всех.
- Он за чеку держится! - крикнула я. - И, по-моему, не шутит!
- Она права, я не шучу, - процедил тот и крикнул солдатам: - Отойдите все на хрен на сто шагов!
Капитан вопросительно посмотрел на майора, тот, бедный, воспрявший было духом, снова поник, в который раз прощаясь с жизнью, и пробормотал:
- Делайте, что он говорит.
Солдаты с офицером отбежали в сторону. Полковник медленно начал подниматься с меня, я покорно поволоклась за ним, выставив связанные руки с веревкой, чтобы та не натягивалась. Теперь мне стало страшно, детские игры на свежем воздухе закончились, и началась взрослая игра с большими ставками, величиною в жизнь.
- Выкиньте все оружие! - бросил он хмуро. - И не вздумайте шутить со мной, я настроен серьезно, мне теперь тоже терять нечего. Я взорву себя и девчонку.
Майор послушно отбросил ненужный автомат, а Захар выкинул пистолет и гранаты.
- Теперь ты достань из сумочки пушку и передай мне. Только медленно и держи пистолет за ствол.
Делать было нечего, я повиновалась и передала полковнику пистолет. Одну руку он держал на чеке, а в другой был незаряженный автомат. Он повесил мне его на плечо и усмехнулся:
- Держи, будешь комаров от меня отпугивать. Так, теперь, голуби, будем действовать по разработанному вами плану. Сейчас сядем в машину и поедем к вертолету. Я понял, что вы двое - важные птицы, поэтому у меня есть шанс купить себе жизнь.
Подойдя к ним, он отпустил свою чеку и взялся за середину шнурка, соединявшего палец Захара и гранату на спине майора.
- Теперь вы все у меня в руках, - злорадно проговорил он. - Вставайте и не спешите. Одной "лимонки" хватит на нас всех.
- Это самые поганые сутки в моей жизни, - пробормотал майор, поднимаясь.
- Ничего, в аду будут деньки и похлеще! - Плешивый засмеялся и повел нас, покорно семенящих за ним на веревочках, к микроавтобусу.
И в этот момент из-за леса на большой скорости вылетели два вертолета сине-белой окраски.
- О, мои коллеги летят! - весело проговорил плешивый. - Жаль, что не смогу с ними поздороваться. Залезайте в машину, живо!
С великими предосторожностями мы залезли в салон и только тут обнаружили, что нет водителя.
- Как поедем, полковник? - усмехнулся Захар. - Сдавался бы ты лучше, ей-Богу. Ты же почти ничего еще не сделал...
- Заткнись! - зло оборвал его тот, глядя на садящиеся в ста метрах от автобуса вертолеты. - Откуда тебе знать, сопляк, что я сделал, а что нет!
- Насколько мне известно, вы только помогали своему непосредственному начальнику, генералу Петренко. Так что главная ответственность ляжет на него. Он ведь заместитель руководителя финансовой службы ФСБ, не так ли? Это он, а не вы, присвоил себе средства, конфискованные у одной известной финансовой пирамиды, арестованной по его же наводке. Сколько там, бишь, около миллиона "зеленых"? Вы пройдете по делу лишь как мелкая сошка, полковник...
- Ты слишком много знаешь! - оборвал его полковник. - Но тебе не известно, что эту фирму нашел и подставил я. Я сам сначала навел на нее налоговую полицию, а потом повернул все так, будто бы там замешана иностранная разведка. Это для того, чтобы дело вместе с деньгами в качестве вещественных доказательств передали в ФСБ. Петренко только команды отдавал, чтобы мне подчинялись такие болваны, как ты, майор, а всю работу проделал я. Я был и есть самый главный, понял, сосунок! А ты говоришь: пешка... Думаешь, Петренко станет меня прикрывать? - Он скривился. - Твари они все, хапуги и подонки! Сами нажрались, а как другим, так сразу жалко стало? Ненавижу всю эту мразь!
- Так я не понял, - вскинулся задетый за живое майор, - что ж это получается? Мои бойцы тут целые сутки на организованную преступность пахали-корячились, интересы мафии, понимаешь, отстаивали с оружием в руках и за государственный счет, а после всего этого меня еще и оскорбляют?! Да я тебя...
- Успокойтесь, майор, - сказал Захар, - вас ведь никто не винит, вы действительно выполняли приказ. Отдохнете пару лет на Севере, а там, глядишь, и в отставку...
Из вертолетов уже высадились какие-то люди в гражданском и теперь разговаривали с капитаном, тревожно поглядывая в нашу сторону.
- Если сейчас они не пропустят меня к вертолету, - процедил полковник, засовывая палец и в свою чеку и управляя уже сразу двумя гранатами, - мы все взлетим на воздух.
- А поговорить с ними можно? - Голос Захара дрогнул.
- Никаких разговоров! Знаю я эти базары, сам такой же спец. Заткнитесь все...
Мы заткнулись и стали со страхом смотреть в окно на то, как развиваются события на поле. Сейчас в руках тех людей была наша судьба. Только бы они не стали препятствовать полковнику и не начали штурм автобуса. Полковник был уже на пределе, глаза его горели безумием, губы дрожали, руки тряслись, и я боялась, как бы от этой трясучки чека случайно не выскочила из запала. Пистолет он бросил на пол и схватился за шнур еще одной рукой. Даже я ничего не могла сделать в этой ситуации и сидела, подавленная, с бесполезным автоматом на коленях. Стоит мне пошевелиться или даже просто чихнуть, как плешивый сорвется и все полетит в тартарары. Он сидел лицом к нам на переднем сиденье салона, а мы все втроем расположились рядом на расстоянии вытянутой руки; шнуры были внатяжку, и от малейшего движения кого-либо из нас та или другая чека могла выскочить. Дверь автобуса была закрыта, и выбраться наружу за четыре секунды, пока горит запал, никто бы не успел. Так мы и сидели, связанные, наедине с сумасшедшим плешивым полковником, который для нас олицетворял теперь глупую и неотвратимую смерть.
На поляне началось какое-то движение, солдаты забегали, а люди в черном махали руками и что-то им кричали. Сейчас все решится: быть нам всем или не быть. Стрелки наших судеб, соединенные таким страшным образом, замерли на одном месте, и от того, пойдут они дальше или нет, зависело, смогу я сегодня отругать Валентину за непослушание или не смогу. Напряжение в салоне достигло предела, мы все истекали потом, уже не могди разговаривать, и только сердца бешено рвались из тел да путались мысли, отказываясь воспринимать происходящее.