* * *

- Взят первый. Счет открыт. - Не будешь спорить, что чистой тут победу не назвать? - Не буду; никакого договора я не желал об этом заключать. - И полагаешь, им пройти удастся до самого конца? - Навряд ли, Из. Но пусть пока идут. Уж разобраться сумеем мы, кого отвергнет НИЗ...

* * *

Темнота не то чтобы исчезла вовсе, но как-то боязливо попряталась по углам-закоулкам. К победителям Мясника никто и подойти не смел, даже если какая-то нечисть в соборе еще обитала (в последнем, впрочем, вряд ли усомнился бы сам Тома Неверующий). Однако у исследователей почему-то не возникало никакого желания положиться на миролюбие здешних... жителей. Оставшийся без оружия Йэн выломал из сломанной решетки два железных прута в полтора пальца толщиной. Трофейный секач годился разве только "на похвастаться" при случае: баланс для двух рук у него отсутствовал вовсе, а чтобы орудовать им одной рукой, нужен был кто-то посильнее Малыша Йэна. Раз этак в шесть или семь. Правда, бросать трофей на съедение одной из внебрачных дщерей Сатаны, Ржавчине, Йэн не пожелал, и с помощью веревки и собственного пояса закрепил зловеще-бесполезное оружие за спиной. Здоровенному гэлу этот груз особых неудобств не доставлял... Верхние помещения собора не содержали более ничего интересного. Строительство завершилось лишь наполовину, в том смысле, что от Храма Господня тут была разве что оболочка. И то - лишенная драгоценной мишуры, которая, быть может, сама-то святостью не обладает, зато весьма способствует созданию ореола таковой. Во время оно альмейнская ветвь святой церкви, ревностная блюстительница заветов патриарха Ария, яростно боролась против превращения Божьих обителей в ларцы с золотыми побрякушками, и требовала от священнослужителей соблюдения, прежде всего, обетов бедности и смирения (частенько взирая сквозь пальцы на нарушение ими же обетов воздержания и целомудрия). Но после того, как четыре разнородные ветви христианства сплелись, так сказать, в цельный венок, помпезная пышность италийских и, особенно, византийских церквей возобладала над простыми и почти аскетичными привычками альмейнских священников; так что к моменту крещения языческого Лоррейна (что произошло на двенадцатый год после воцарения Магнуса на престоле франков) любая Обитель Господа - от последней придорожной часовенки до кафедрального собора, - просто обязана была смотреться сияющей монеткой среди навозной кучи всех прочих строений округи. Теперь, полных три четверти века спустя, трудно назвать причины добавления сего неписанного правила в каноны церковной архитектуры, но соблюдалось оно тщательнее многих старых традиций. Включая десять заповедей, не говоря уж о менее известных законах. изложенных в тексте Завета. Тем более странно, как-то отстраненно размышлял Тромм, видеть эти стены голыми. Храмы неоднократно грабили, невзирая на посулы кары Господней на головы еретиков, предания проклятью самих воров и их потомства до семьдесят седьмого колена, анафемы и другие подобные меры духовного воздействия, не говоря уж о воздействии физическом... Но эти стены смотрелись не ободранными, а именно голыми, на них никогда не было вызолоченных и посеребренных барельефов со сценами из жития святых; никогда не стояли тут фигуры ангелов, Христа и мадонны из слоновой кости и красного дерева, никогда не оживляли скупую внутренность собора просветляющие душу рисунки-витражи из цветного венецианского стекла... Он остановился. Поскольку монах шел впереди, как бы указывая дорогу, остановились и остальные. Робин медленно, осторожно осмотрелся, не заметил ничего подозрительного, перемигнулся с Роттом, получил в ответ молчаливое пожатие плечами и вопросительно пихнул в бок монаха - что такое, мол. - Усыпальница, - выдохнул Тромм. - Ну конечно же! Идиот, как я сразу не догадался! - Думаешь, там... - Робин не закончил фразы - ему тоже вспомнилось увиденное в ведьмином котле. - Так, всем приготовиться. Монах, тебе персонально. ...Алтарь представлял собой скорее простой жертвенник языческих времен - даже равносторонний крест, грубо вырезанный на верхней его части, значительно сильнее походил на схематическое изображение солнца. В Галлии и Арденнах, в особенности на западе, где доселе почитают родовых гэльских богов, этот символ знаком всем, да и Лоррейн узрел свет Истинной Веры не настолько давно, чтобы потерять возможность видеть что-либо помимо этого света. Тромм привычно перекрестился, вознеся краткую молитву святому Дунстану - и вместо хотя бы малой толики небесной благодати ощутил холодное презрение, исходящее... - Осторожно! Но Йэн уже открывал двери усыпальницы.

* * *

Кровь смывает и позор, и доблесть.

В смерть, как в жизнь, нагими входим мы.

И химера, что зовется "совесть",

И седой укоры старины,

Не слышны они за той чертою,

Что нельзя живому пересечь.

Что нас ждет - мгновение покоя,

Или вечность новых страшных сеч?

Все, что нами пережито прежде,

Все, что нам готовят впереди,

Это нить по имени Надежда,

Что ведет нас дальше по Пути.

Кровь смывает радость и невзгоды,

Память тонет в алой глубине...

Смерть пришла, приняв у жизни роды,

Получая павших на войне...

* * *

Ржавый двуручный клинок с хрустом переломился, когда встающий из открытого гроба скелет попытался поднять грозное оружие. Нимало не огорчившись этому обстоятельству, страж гробницы встретил незваных гостей со сломанным мечом в костлявой деснице - как видно, он был полностью солидарен с первым паладином и полководцем Магнуса, Браном О'Доннелом, часто заявлявшим, что лучше сломанный клинок, чем вовсе никакого. - Это же... - прошептала Марион. Меч Леорикса все они видели в деле - но оружие, пусть даже это довольно редко встречающийся тяжелый двуручник альмейнского образца, мало что доказывало. Куда важнее был массивный обруч, непонятно каким образом державшийся на черепе стража-скелета. Широкий обруч из нарочито тусклой, как бы покрытой копотью бронзы, с вызолоченными львиными лапами, приходящимися хозяину на виски точнее, туда, где должны быть виски, в голове стража там зияли два отверстия... - Клянусь распятием, Корона Льва!.. - воскликнул Лох-Лей. Марион эхом отозвалась: - Леорикс!.. Скелет остановился. Опустил обломок меча. Медленно, поскрипывая суставами, шагнул вперед и склонился над Робином - ростом он превосходил Малыша Йэна на добрую ладонь, именно таких размеров (при жизни) был Король-Лев. Вожак разбойников убрал меч в ножны, опустился на правое колено и покорно наклонил голову. Этого короля он был готов приветствовать по всем правилам этикета, жив он там или мертв. Марион последовала его примеру, Йэн и Вильхельм ограничились неловкими поклонами. Тромм также решил поклониться, однако все же был готов в любой момент воспользоваться новообретенным умением. Живого Леорикса он уважал, и весьма, но с мертвецами сходиться ближе необходимого нисколько не собирался. Скол меча уперся в каменные плиты и процарапал черту. Еще одну, и еще. Наконец скелет отступил назад, к гробу, и скрестил лишенные плоти руки на груди. - "COLPA", - прочел монах, - "Рази"?.. Тромм перевел взгляд на Короля-Льва (теперь-то он был абсолютно уверен, перед ними стоял именно владыка Лоррейна). Тот кивнул с какой-то мрачной торжественностью. - Requiescatis in pacem, Rex Lorraines, - вздохнул монах и нанес удар. - Amen.