Среди ночи можно было связаться с караульными и немного поболтать с ними. Для какой надобности мы ставили караульных, трудно сказать. Времена тогда были тихие, никто нас не беспокоил. Иногда заходили на территорию случайные люди, так их просили обойти лагерь по лесной тропке. Но ребята уходят в походы, и много палаток остаются пустыми на несколько дней. Опять же погреб с продуктами и посуда в столовой. В общем, мы решили, что охрана не помешает. А уж если охрана имеется, то надо делать все по-серьезному.
У дороги перед лагерем врыли грибок и поставили часового с малокалиберным ружьем. Боек, правда, мы спилили и патронов у нас не было, но все равно часовой при галстуке и красной повязке смотрелся здорово. Назначались часовые из дежурного отряда и стояли под грибком по часу, точнее, не стояли, а сидели на скамеечке, а вставать и брать ружье на караул им полагалось, когда я проходил мимо. По несколько раз в день я специально сворачивал к грибку, чтобы доставить ребятам это удовольствие, но в разговоры с часовыми не вступал, хотя имел на то право, как и дежурный командир, проводивший смену караула по установленному ритуалу. Когда к нам начали наведываться различные комиссии и делегации, гости с трудом сдерживали улыбки, глядя на четвероклассницу с ружьем, загораживающую им дорогу.
- Здравствуйте! Часовой Оля Филатова. Вы к кому?
Выслушав гостей, часовой снимал трубку и вызывал дежурного командира, который давал разрешение на проход в лагерь.
Ночная смена несла вахту попарно. Обычно ребята сидели в столовой возле погреба, но обязаны были время от времени обходить лагерь. Кто и когда будет дежурить, решал командир отряда. Через два часа караульные будили сменщиков и пере-давали им вахтенную тетрадь, где помимо времени сдачи дежурства были еще очень важные пометки, о которых следует рассказать, но с довольно большим предисловием.
Еще в прошлом году мы поняли, что нужно вводить в лагере какие-то законы, определяющие, что можно делать и чего нельзя. О том, как мы застраховались от самостоятельного купания, я рассказывал. Но ведь было много и других моментов, которые тоже требовалось вводить в законодательные рамки. Надо ли в тихий час лежать в палатках? А если там душно в солнечный день? А как быть с теми, кто заигрался в лесу и не пришел по сигналу в столовую? Ведь приход в столовую - это дополнительный учет людей. Мы не требовали хождения строем, но перед тем, как сесть за стол, отрядный санитар проверял чистоту рук и отправлял грязнуль к рукомойникам, а командир отряда всенепременно докладывал мне об отсутствующих. А если после отбоя в палатке кого-то не оказалось? Таких "если " набиралось много, и Штаб предлагал составить целый список ограничений, вывесив его на самом видном месте.
Заглядывавшие на заседание Штаба воспитатели имели только совещательные голоса, но зато очень громкие и щедрые на всяческие запреты: не позволять уходить с территории лагеря, не позволять стрелять из луков, не разрешать детям ездить одним на продуктовую базу - и все это с указанием на неминуемые трагические последствия и мою личную ответственность.
Я соглашался, что какие-то запреты необходимы, но если уж что-то запрещать, то ребята должны твердо знать, что именно.
Поддерживая меня, воспитатели предлагали не только составить свод ограничений, но и завести специальную тетрадь, в которой все должны расписаться, подтверждая тем самым, что знакомы с нашими порядками.
И тогда я попросил:
- Назовите мне второй пункт из "Правил для учащихся". Не помните? Но ведь они вывешены на каждом этаже в интернате и напечатаны на обложках тетрадей. Ну хорошо, не помните второй - назовите третий. Тоже не помните? Тогда четвертый.
Конфуз был полный. Как не старались члены Штаба и воспитатели, ни одного правила так и не смогли назвать. Ни одного! Под общий смех вспоминали какие-то отрывки об обязанности не опаздывать на уроки, об обязанности вставать при входе учителя в класс - все то, что было хорошо известно и без всяких правил.
- Знаете, почему вы сели в калошу? - спросил я. - Потому что правил слишком много. Их трудно запомнить. Если мы примем все ваши запреты, надо несколько дней разучивать их с ребятами, а потом говорить: ты нарушил пункт пятый, а ты седьмой. И все равно найдется то, что мы не учли. Надо, чтобы законов лагеря было возможно меньше, но чтобы они охватывали все стороны нашей жизни. Предлагаю всего три закона:
В туристском лагере все можно
Режим дня не меняется ни при каких условиях
За самовольное купание - немедленное исключение из лагеря.
Я уже начинал привыкать, что взрослые иногда смотрят на меня как на ненормального.
- Насчет режима все ясно, - сказали воспитатели, хотя им еще ничего не было ясно. А в каком смысле "все можно"?
- В прямом. На улицах же нет табличек " Не бейте окна в домах!" или " Граждане, не плюйте в лицо друг другу! " Зачем говорить об очевидных вещах? Пусть у нас будет все можно, что не мешает другим и что не грозит опасностью человеку. А если не согласны, я буду настаивать на принятии такого закона:
"Запрещается дергать лошадь за хвост и подносить ей горящие спички к носу! "
Все расмеялись и ребята начали выдумывать запреты, один нелепей другого.
- Значит, в тихий час можно не спать ? - с надеждой спросил кто-то.
- А если я скажу "нельзя", ты заснешь? Да не спи, пожалуйста, только не ори об этом на весь лагерь!
Тут уж воспитатели засыпали меня вопросами с самыми немыслимыми вариантами нарушений. И оказалось, что если мы имеем дело с разумными людьми - а какими еще могли быть наши воспитанники? - то никаких особых запретов не требуется.
Мы проголосовали, и первый закон нашего лагеря приняли единогласно. Но когда я объяснил как понимаю слова "Режим дня не меняется ни при каких условиях ", ребята притихли.
- Не сдюжим, - сказал наш бессменный завхоз Юра Овчинников.
- Ну, это уж слишком, - сказали воспитатели.
И только Сергей Михайлович Голицын, не вмешиваясь в споры, по-доброму щурился.
А ведь я ничего особенного не предлагал. Я сказал, что ежели у нас есть режим дня, то он должен выполняться с точностью до минуты. В противном случае можно написать: