Шаттен, видя, что его спутник насторожился, посмотрел туда же.

- Какое сегодня число? - напряженным голосом осведомился О’Шипки.

- Шестое. Какое же еще? Мы с вами отплыли шестого числа. То есть сегодня.

- А здесь написано девятое.

- Недосмотр, - пожал плечами Шаттен. - Может быть, кто-то баловался, листал.

- Ужин окончен, - объявил очередной громкоговоритель. - Уважаемые пассажиры, разрешите поздравить вас с успешным прибытием в Центр Роста. При схождении на остров будьте осторожны и не толпитесь на трапе. Не забывайте чемоданов, приберитесь в каютах, погасите свет, верните на место серебряные ложки, ключи оставьте на пожарном щите. Экипаж судна желает вам удачного развития и благополучного возвращения в пункты отбытия.

Закуски исчезли, вино испарилось. Снаружи послышался ржавый скрежет. Приборы звякнули, свет мигнул.

- Приношу извинения, - добавил громкоговоритель. - Мы ткнулись в причал.

Глава четвертая, в которой дела идут в гору

Прощание с лайнером затянулось, десять минут ушли на ругательства и проклятья. Наконец, путешественники ступили на трап, по которому, как им мнилось, они совсем недавно поднимались на борт. На сей раз О’Шипки пропустил Шаттена первым, ликуя по случаю собственной мрачной правоты.

- Но есть-то уже не хочется, - пытался оправдаться Шаттен-младший.

- Так вкусно все было! Так вкусно! - рычал О’Шипки, подталкивая его в спину.

Лайнер превратился в черную глыбу, огни погасли.

Ветер выл и раскачивал Шаттена и О’Шипки; чуть позже они утверждали, будто слышали в вое стихии слова «штормовое предупреждение».

Чемоданы оттягивали им руки; пледы, плащи и шарфы развевались, как клетчатые флаги. Берег был смутен, виднелся лишь готический замок, продолжавший отвесную прибрежную скалу и горевший внутренним лунным огнем - Центр Роста.

- Где же встречающие? - раздраженно спросил у ночи О’Шипки.

- Может быть, этого требует наш Рост, - предположил Шаттен, волоча по камням чемоданы.

- Что за нелепица? Чего он требует?

- Самостоятельного подъема… по крутой лестнице… к своему центру… - пропыхтел Шаттен, но эта речь была немедленно опровергнута:

- Постойте, уважаемые! Ни шагу дальше, вы сорветесь в пропасть.

Их ослепил фонарь, который держал огромный человек в резиновом дождевике. О’Шипки сперва показалось, что это Густодрин, который каким-то чудом перенесся из харчевни на остров.

Взбудораженный дождевик миновал гостей и начал размахивать фонарем. Одновременно он кричал, обращаясь к лайнеру:

- Эй, на шхуне! Подождите, не уплывайте! Задержитесь, останьтесь! Приближается буря! Если вы уплывете, то мы окажемся отрезанными от мира! Нас занесет снегом и зальет дождем!

Однако лайнер, обнаруживая судохарактерное злорадство, разразился прощальным гудком, которого так и не дождались его пассажиры, и начал медленно отходить от острова.

- Стойте! - человек в дождевике неуклюже запрыгал по камням. - Остановитесь! Вы кидаете нас на произвол судьбы! Мы не можем связаться с материком!

Судно, продолжая удаляться, издевательски трубило. В каютах зажглись огни, до слуха путешественников донеслась легкая танцевальная музыка. Взвилась шутиха; в небе зашипели праздничные колеса Иезекииля.

- Телефон не работает… Почтовые голуби околели… - убивался человек с фонарем. - А радио - пережиток прошлого, у нас его нет…

Гости острова успели замерзнуть. О’Шипки охаживал себя по бокам, а Шаттен приплясывал, кутаясь в шарф.

- Не слышат, - произнес дождевик убитым голосом и опустил фонарь.

- Может быть, вы соизволите обратить внимание на двух продрогших и голодных странников? - ядовито осведомился Шаттен, и встречающий, бросив последний взгляд на вероломный лайнер, открыл им свое лицо. Он сдвинул капюшон и оказался очень полным и бледным пожилым господином со взглядом пронзительным и в то же время наивно детским. Толстяк был похож на состарившегося ребенка, проспавшего свою зрелость и проснувшегося в недоумении. Можно было заподозрить, что с детства он так и остался весь в складочках, которые взрослели и старели с ним вместе, превращаясь в валики, брылы, отложения и накопления.

Господин неуклюже кивнул и сразу сделал визгливое замечание:

- Выдержка, господа! Вам не хватает выдержки. Но здесь вы ее наберетесь… Моя фамилия Ядрошников, к вашим услугам, я буду для вас научным и художественным руководителем.

- Вы врач? - уточнил О’Шипки. - Или только психолог?

- Я больше чем врач, - с достоинством ответил ему Ядрошников. - Обычный врач не смог бы годами держать этот Центр, являясь его бессменным администратором и, не побоюсь этого слова, самой душой.

- Тогда не будьте черствым и проведите нас поскорее в наши комнаты, - попросил Шаттен-младший. - Мы устали и хотим есть. Нас не кормили. Мы подадим жалобу в пароходство…

- Нет! - расцвел Ядрошников. - Вы ее не подадите! Вы вообще больше никогда и ни на кого не будете жаловаться! Вы забыли, куда приплыли. Здесь вас отучат от позорного нытья. Вы научитесь самостоятельно справляться со своими проблемами, править судьбой.

- Все это очень соблазнительно, - возразил мистер О’Шипки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. - Но не хватит ли предисловий? Ведите нас скорее, все равно куда, лишь бы отсюда подальше. Этот ветер просто невыносим.

Ядрошников, тяжело ступая, вернулся к лестнице.

- Конечно, джентльмены. Я посвечу вам. Поднимайтесь осторожно, тут недолго свернуть себе шею. И не надейтесь на перила, они очень старые и ветхие. Сплошная экономия, на ремонт ничего не остается. Фонды урезали… письма протеста возвращались нераспечатанными, а на почтовых голубях я обнаружил следы надругательства. Впрочем, внутренняя обстановка Центра не должна вас разочаровать. Моими стараниями…

- Идемте же! - вскричал О’Шипки.

Он топнул ногой, и Ядрошников обиженно замолчал. Вновь прибывшие подхватили чемоданы и начали опасный подъем.

- Неужели нельзя было устроить подъемник! - простонал Шаттен. - Канатную дорогу… фуникулер…

- Они раньше были, - объяснила спина Ядрошникова. Фонарь скакал. - Говорю же вам - наше финансовое положение желает лучшего. Однажды кабина упала… И я решил, что это даже к добру, поскольку Рост несовместим с избалованностью и комфортом. Что это я, - он спохватился. - Не пугайтесь господа, повторяю - внутри очень мило. Мы не аскеты и не связываем Рост с надуманными лишениями. Я просто хочу сказать, что умение, в силу обстоятельств, обходиться без некоторых удобств… способствует…

- Ах! - воскликнул Шаттен-младший. Послышался глухой удар и всплеск. - Жестокие боги! Я уронил чемодан!…

- Способствует… - упрямо пыхтел Ядрошников, карабкаясь по ступеням. - В том числе и такие события… они тоже ненапрасны… что - чемодан? Что вам в нем? Вы же не брали с собой фамильные драгоценности…

- Не брал, но в нем белье, бритвенные аксессуары, бумага, директивы Бюро…

- Я выдам вам белье, не расстраивайтесь. И бритву. Здесь многие просят бритву. И не только… Бумага - какая бумага? Для записей? Ничего записывать вам не придется. Что касается директив Бюро, то можете со спокойной совестью ими… выкинуть их из головы.

Шаттен поджал губы и взбирался на кручу очень осторожно, пробуя каждую ступеньку.

- Они же высечены в камне, - заметил О’Шипки не без раздражения. - Что вы там щупаете? Думайте о перилах.

В ту же секунду под его тяжелой стопой что-то щелкнуло, и от ступеньки отломился солидный кусок, так что О’Шипки едва успел перепрыгнуть на следующую. Шаттен шмыгнул носом, не видя нужды в комментариях. О’Шипки пошептал богам в надежде, что одни из них отступятся, тогда как другие, напротив, придут; Ядрошников уверенно поднимался к замку. Взлеты и падения фонаря упорядочились и стали похожи на взмахи кадила.

Шаттен задрал голову, чтобы посмотреть, далеко ли до верха. Ядрошников, взрыкнув, одолел сразу три ступеньки, и в глаза путешественникам посыпалась труха.