- Будьте молодцом, - попросил патрон. - Центр… я бывал там. Что греха таить! Юность неразумна. Я страдал раздвоением личности, осложненным эксгибиционизмом. И насмотрелся… Арупа там, Рупа - сами увидите.

А. Келли расстроенно переспросил:

- Что, что это такое - Арупа и Рупа?

- Сущности, - строго сказал патрон и отвернулся. - Вы можете удалиться. Не забудьте поблагодарить богов за все, что они для вас сделали.

Стеллаж отъехал. Келли поклонился спине патрона и шагнул в проем, из которого пахнуло жареным. В секретариате он оставил старый паспорт, в бухгалтерии расписался сперва за чек, а потом - на чеке. Дальше он шел уже по кровавым следам и за углом обнаружил распростертое тело недавнего просителя, в руке которого была зажата квитанция.

Келли вышел на улицу, остановился, достал новый паспорт, раскрыл. Документ был выписан на имя мистера О’Шипки.

«Оракул! - ахнул Келли и уважительно покачал головой. - Он знал!»

Глава вторая, в которой противостояние по капризу судьбы оборачивается сотрудничеством

О’Шипки наведался в «Бар». «Баром» назывался трактир Густодрина: грязная забегаловка, выступавшая пятым углом знаменитой площади. От «Бара» разбегались два луча: проспект Мосторемонтников и улица за номером сто сорок девять.

У Густодрина было жарко, как в аду. Плясало пламя, шипела мясная туша.

О’Шипки взгромоздился на высокий табурет, заглянул под стойку и заказал себе «все, как обычно». Из-под стойки вырос мохнатый детина, перетиравший стаканы: сам Густодрин.

- Богу богово, - пробурчал он, кивая на угол, в котором скучало деревянное божество, отдаленно напоминавшее Диониса.

О’Шипки снял свою широкополую агентурную шляпу и небрежно поприветствовал идола. Густодрин, румяный и черный, наливал из бочонка в большую ребристую кружку.

- Не мое дело, - просипел он мрачно. - Но зная вас… Видите вон того малого, в малом же зале? Он выпил лишку и похвалялся, будто уложил на обе лопатки самого А. Келли.

- Теперь я О’Шипки, - поправил его О’Шипки, надевая шляпу на место одной рукой и размахивая новым паспортом - другой. - Где, вы говорите, он расселся?

Табурет умел вращаться. О’Шипки дернул тазом и сразу увидел недавнюю мишень. Перед несостоявшейся жертвой стоял пустой кубический стакан, чем-то похожий на своего опустошителя.

- Выкинуть его, мистер? - Густодрин оперся лапами о стойку. - Тем более что он все уже выпил и больше не просит.

- Я сам, - болотные глаза О’Шипки налились кровью. Побагровело и все остальное лицо, так что веснушки потонули в насыщенной краске.

Он сполз с табурета и направился к обидчику, поигрывая увесистой кружкой. Жертва поджидала его с безмятежным и уверенным видом. Казалось, что она слушает канарейку, которая глупо распевала в позолоченной клетке.

Густодрин, предчувствуя драку и относясь к ней со всей серьезностью, выбрался в зал и набросил на клетку черную шаль.

- Гляди, как безумный, - проворчал он. - Спать, Паваротти, спать!

О’Шипки подсел к столику.

- Так это вы, - отметил он с расстановкой, и в трех его бесцветных словах уместился длинный и страшный приговор.

- У вас феноменальная память на лица, - отозвался бывший клиент. О’Шипки с отвращением рассматривал его личико: бледное, гладкое, с хрящеватым носом и без подбородка. Там, где должен был находиться подбородок, располагался сразу кадык. Но телом тип был сущая кубышка.

- У нас с вами есть одно незаконченное дельце, - О’Шипки состроил любезную физиономию и сунул руку в карман.

- Забудем! - Жертва, видя, что вот-вот произойдет непоправимое, быстро выложила на стол пеструю карточку. - Есть другое дельце, гораздо более важное.

О’Шипки уставился на карточку, узнавая счастливый билет.

- Вы хотите сказать…

- Именно, сударь. Нам с вами предстоит совместное путешествие в Центр Роста. Ваш начальник принес мне подобающие извинения, после чего поставил в известность о принятых мерах. Вы едете на остров… а посему разрешите представиться: Шаттен-младший, в девятом поколении эмиграции.

О’Шипки впился в кружку и осушил ее на треть.

- Это ничего не меняет, - возразил он хрипло. - Мне наплевать, куда вы там навострились. Вы испортили мне репутацию. Вы опоганили мой послужной список.

- Как и вы мне, - отпарировал Шаттен. - Я служу в Бюро Перфекционизма, в обиходе - Бюро Совершенства. Я в чине ревизора. Поэтому, когда я вернулся к ним без котелка и был вынужден объяснять, что вы сбили его вторым выстрелом… Короче говоря, этот котелок мне не простили. У нас, знаете ли, очень строгие порядки. Малейший промах может стоить сотруднику места, и рекомендации окажутся самыми скверными. Но я не слишком расстраиваюсь, ведь Центр Роста - это совсем неплохо, верно? При всех издержках и риске… - Он икнул и перекрестился, творя солнцеворот. - Извиняюсь. Мне, короче говоря, повезло.

Густодрин, топоча ножищами и размахивая ручищами, подошел ближе. Он внимательно прислушивался и был явно разочарован тем, что бой обращался в мираж. Но стоило ему услышать про Центр Роста, как он сразу пришел в неукротимое возбуждение:

- Вы едете в Центр! - воскликнул он, и даже голос его утратил обычную сиплость, сделавшись звонким и звучным. Из-под черной шали пискнуло в знак одобрения состоявшейся вокальной трансформации. - Ах! - Густодрин воздел ручищи к прокопченному потолку. - Как бы я хотел там оказаться, господа!

О’Шипки снова отхлебнул из кружки:

- Бросьте, Густодрин. Там готовят на полубогов. К чему вам это?

- Так хочется же! - жарко выдохнул трактирщик. - Чем я не Геркулес? И потом - я столько всего слышал! Это чудесное, замечательное место! Сплошная романтика!

- Что это вы слышали? - удивился крысиный Шаттен. - Посетившие Центр соблюдают обет молчания.

Густодрин осклабился, на пол капнуло:

- Разве? Шила в мешке не утаишь. Да мне, господа, много и не нужно. Центр Роста - загадочное место. Никто не знает, где он находится, но все могут туда попасть. Не станете же вы утверждать, будто этой информации недостаточно, чтобы воспылать романтическими надеждами, которых, поверьте, хватает в сей грубой, заскорузлой душе…

Он грохнул себя кулаком в грудь. Посетители молчали, не зная, что ему ответить. Густодрин сгреб свою бороду в кулак и заискивающе спросил:

- Вы, часом, не слышали, кто у них бог?

- Абрахам Маслоу, - сказал Шаттен-младший.

- Ах, славно! - воскликнул счастливый Густодрин. - Погодите, погодите секундочку… Я запишу.

Он выдернул из вазочки дешевую салфетку, достал из-за уха карандаш и записал имя.

- Тоже из ваших? - негромко осведомился у Шаттена О’Шипки, подобревший от выпитого.

- Из них, - кивнул Шаттен, переворачивая стакан вверх дном и накрывая горчицу. - Во чреве горько, да и в устах не лучше… Он Маслов, конечно. Из русских евреев. Эмигрировал в незапамятные времена. И сразу организовал первый Центр Роста.

- Не сходя с корабля? - не поверил Густодрин.

- Не сходя. Тут же, на пристани, воздвиг. Командовал с мостика. Большое здание с подземным гаражом и вертолетной площадкой. И баром на двести персон… но бар снесли.

- Святые угодники, - прошептал потрясенный трактирщик. - Дивные события! Седая старина!

Солидарное кожаное чучело под потолком разразилось испуганным карканьем.

- Конечно, с тех пор произошли значительные изменения, - продолжил Шаттен, иронически поглядывая на благоговейного Густодрина. - Центр Роста переместился в иные… не побоюсь этого слова, сферы, и его точное местонахождение сделалось величайшим секретом. Известно лишь, что он расположен на диком пустынном острове. Там мхи да лишаи. Над его башнями дни напролет кружат чайки, бакланы, гагары и буревестники. Кудрявые волны шлифуют утесы, и томная песня плывет, недоступная слуху людей… А божьи сердца, отжимая надменность, сжимаются в радости, милуют жалких…

О’Шипки допил кружку.