- Повторить! - потребовал он. - Послушайте, Шаттен-младший, - обратился он к болтливому ревизору. - Довольно вам просвещать низы. Неровен час, сбрехнете лишнее. Меня удручает ваше общество, скажу вам прямо. Мне не очень-то нравится перспектива разделить обучение с типом, который заставил меня краснеть и сожалеть о дне моего рождения. У нас исключительно строгий патрон. Но, коль скоро мы с вами оказались в одной упряжке… не знаю уж, чего хотят от вас ваши перфекционисты…

- Совершенства, мой друг, совершенства, - печально подсказал ему Шаттен. - Все хотят совершенства.

- Пусть так. Короче говоря, нам следует держаться друг друга и помалкивать, пока все не выяснится. Последипломное образование по специальности «неприятности» - это вам не шутка. Кроме того, я не люблю непонятные острова, на которых процветают секретные Центры. При всем пиетете. Итак, когда же вы отплываете?

Шаттен-младший без слов подтолкнул к нему билет. О’Шипки вытащил свой и сравнил: все совпадало - дата, время отправления, номер спецрейса.

- Вы поплывете морем? - не унимался Густодрин, изнемогая от близости к тайне.

- Океаном, - ответил ему Шаттен. - Сколько с нас, милейший?

Трактирщик зашевелил губами. Со стороны могло показаться, что он производит подсчеты, однако О’Шипки, умевший читать по губам, а тем более - по губищам, разобрал, что Густодрин повторяет священное имя Абрахама Маслоу.

- Дионис - не Ягве, - заметил О’Шипки, ни к кому не обращаясь и глядя на ряды бутылок. - Он не ревнив.

- А? - Густодрин встрепенулся и встревожился.

- Я попросил повторить, - напомнил ему О’Шипки. - Займитесь, наконец, непосредственным делом, которое вверили вам щедрые боги.

- Ах, конечно, - Густодрин всплеснул подушечками лап, все больше походя своими ахами на пышную провинциальную барышню. Он устремился к стойке.

Шаттен искоса взглянул на О’Шипки.

- Вы собираетесь здесь задержаться? На вашем месте я бы не стал этого делать.

- Мне хочется выпить, - возразил тот, прикрывая кружку рукавом.

- Ну так выпьете еще, успеете. Согласитесь, что путешествие не из пустячных. Вам надо уладить дела, сделать распоряжения, составить… ну, не будем о грустном - и тем не менее!

О’Шипки не сдавался:

- Мои дела в порядке, - прорычал он свирепо. - Спасибо, трактирщик. (Густодрин почтительно опустил перед ним новую кружку). Получите с меня.

Шаттен пошарил вокруг, ища котелок, пока не вспомнил про убийство головного убора. Он раздраженно шлепнул по столу и поднялся. По тому, как его качнуло, можно было судить о справедливости пословицы «Сытый голодного не разумеет».

- Как знаете, - молвил Шаттен. Его мордочка заострилась и залоснилась, язык чуть заплетался. - Могу ли я надеяться, что вы не станете пытаться исправить недавнее упущение? Предупреждаю, что других шляп у меня нет.

- Жизнь покажет, - такой ответ в устах О’Шипки прозвучал кощунственно.

На выходе из «Бара» Шаттен попал в вертушку и здорово струсил, Густодрин помог ему выбраться.

- Жаль, что не в мясорубку, - пробормотал О’Шипки, отпивая из кружки.

Трактирщик вернулся и сел с ним рядом.

- Но все-таки, все же, - потребовал он умоляющим тоном. - Расскажите сирому плебею о волшебном крае. Мне так интересно!

- Напрасная мечта, - осадил его О’Шипки. - Я знаю не больше вашего.

- Нет! Нет! Вы обманываете меня! Вы гнушаетесь мной! Вы что-то скрываете от бедного, темного Густодрина!

- Дождитесь моего возвращения, - О’Шипки решил, что беды не будет, если он обнадежит трактирщика. - Я даже угощу вас, Густодрин, когда вернусь.

Он разговаривал важно и великодушно.

Глава третья, которой приличествует нижеследующий эпиграф

Транспортное средство, которое отходило от морского вокзала двумя днями позже, смахивало на океанический лайнер высокой категории сложности и сервиса. Под ним покоилось сооружение, немного напоминавшее воздушную подушку. Силы, приводившие судно в движение, составляли судоходную тайну. В подушке, однако, угадывалась прямая связь с особенностями круиза, предстоявшего лайнеру.

Сам лайнер был выполнен под айсберг с целью обмана своего морозного подобия. Даже пароходам присущ тот известный человеческий страх, что понуждает бессильных мужей к отождествлению с опасным врагом. Потому что пароходы получаются из людей.

На судне было все: бассейны, сауны, бильярд, оранжерея, ресторан, танцплощадка и пятизвездные номера с коньяком и снетками. Единственное, чего на нем не было, так это людей. О’Шипки и Шаттен, столкнувшиеся на трапе (каждый желал пройти первым, а трап был узок), оказались единственными пассажирами и бродили по палубам, не зная, чем себя занять. Экипаж был надежно скрыт, а может быть, и вовсе отсутствовал. Капитан, попирая все мыслимые приличия, отказался к ним выйти - если можно счесть за отказ гробовое молчание, которым встретила гостей его каюта, запертая на восемь замков. О’Шипки разбушевался и даже предложил Шаттену высадить дверь, но тот возразил ему, сказав, что такие действия не отвечают духу и смыслу перфекционизма.

- К тому же в домах, как вы знаете, есть стены с ушами, - заметил Шаттен. - А мореплавателю должно опасаться бортовых самописцев.

О’Шипки мрачно отступил от каюты и ковырнул носком ковровую дорожку.

- С души воротит от этого корабля, - проворчал он. - Как вы считаете, Шаттен, мы не умерли? В романах мне встречались герои, которые то плыли, то ехали незнамо куда, покуда не выяснялось, что они давно уже трупы и путешествуют к последнему приюту.

Шаттен-младший огорчился:

- Храни нас альбатрос! Пресвятые бакланы! Вы слишком долго проработали а Агентстве Неприятностей, мой друг. Глядите, сейчас я ущипну себя за руку. Видите? Больно! Теперь давайте вашу…

- Еще не хватало, - О’Шипки демонстративно укутался в плед, который захватил, желая посидеть в шезлонге на верхней палубе. - Нам плыть не одни сутки - что с вами будет? Я мечтаю заняться промискуитетом в различных часовых поясах. Если вы надеетесь, что я заменю вам женское общество, то это напрасно. Может быть, вам наплевать на женщин?

Шаттен оскорбленно задрал нос:

- Я не потерплю. Возьмите назад эти слова, мистер О’Шипки. Достойный служитель перфекционизма никогда не позволит себе того, что способно закрасться в голову профессиональному пакостнику…

- Ладно, не кипятитесь, - мистер О’Шипки пошел на попятную. - Когда мы готовили серию неприятностей для вашего Бюро, нам объяснили, что перфекционизму подвержены люди, застрявшие на анальной стадии психологического развития. Запоминайте, говорили нам, пригодится. Вот я и подумал… Пойдемте лучше наверх и все осмотрим.

Они поднялись по высоким ступенькам и вышли на палубу. Шаттен сразу схватился за бинокль, болтавшийся у него на шее, и принялся изучать горизонт.

- О’Шипки, мы плывем, - изрек он наконец.

- Но как это возможно? - не поверил тот. - Где же прощальные гудки? Где качка? Где торжественное обращение капитана?

- Море спокойное, вот качки и нет. Что касается гудков, то я не уверен, что здесь есть кто-либо, способный о них позаботиться.

- Дайте бинокль!

О’Шипки припал к окулярам. Но и без них было видно, что вокруг расстилается спокойное вечернее море.

- Я предлагаю пройти на корму, - предложил Шаттен. - Посмотрим на пенный след, попрощаемся с берегом. Мне правда, кажется, что суши уже не видать…

- …Как своих ушей, - проворчал О’Шипки, и Шаттен вздохнул:

- До чего же вы неприятный человек!…

След пенился, пускай и слабо; берег, как и предположил Шаттен, уже давно скрылся из виду. О’Шипки положил пальцы на перила и долго рассматривал черную воду. Потом вдруг проскрежетал, сопровождая звук ударом кулака: