— Слушай, позвони по такому-то телефону, но меня не требуй, попроси пусть передадут, что… Ну, в общем, что угодно — лишь бы мне с работы сразу сорваться. Тут собрание, а у меня дела. Сам понимаешь…

— Усек, — отвечает Валик, — все сделаю, пробкой оттуда вылетишь.

— Лады, — говорю, успокаиваясь, — только смотри, звони не позже полпятого.

И собираюсь положить трубку — Валентин Яковлевич, он сделает!

— Вот что, — внезапно продолжает Валик, — ты свяжись со мной как-нибудь, лучше заскочи, и Таня будет рада. Разговор есть…

— Непременно заскочу, — отвечаю, — как-нибудь…

— Вообще-то, не откладывай, — подводит он черту. — Разговор этот в твоих интересах. Пока.

И кладет трубку.

Любопытно, чего ему надо — какие такие разговоры в моих интересах? Неспроста оно, не по делу этот друг не пошевелится.

Прихожу в институт, сижу, как мышь. Народ покряхтывает, поругивается не могли разве в обеденный перерыв собраться, женщины на Ларису обрушились — им еще обязательный круиз по гастрономам совершать, не хотят они пустых прилавков дожидаться, и не складываются у них права и обязанности в непротиворечивую картину. А я сознательно молчу. Я совершенно сознательно молчу и даже бросаю на красноречивую Ларису сочувственные взгляды. А она пытается — не слишком успешно, но вполне искренне — нарисовать такую картину, конструируя из противоречий нечто в высшей степени естественное и, с ее точки зрения, даже лучезарное.

Валик премерзко перестарался. Выдумал, что я должен срочно явиться для дачи свидетельских показаний по поводу какого-то ДТП — якобы стал я единственным очевидцем небольшой аварии, то есть дорожно-транспортного происшествия.

Не мог он чуток мозгами пошевелить — ведь знал же болван, что в начале прошлого года я получил сообщение в этом роде, и с тех пор не могу на трамваях ездить.

А тут еще ребята прицепились — подавай им кровавые подробности. По-моему, одна только Лариса, накрепко те давние события запомнившая, сразу уловила мое состояние и буквально вытолкала меня за дверь.

Я готов был сто рублей заплатить, чтобы вся эта история не произошла. И на площадь к положенному времени приплелся не я, а моя тень. Я был далеко — в той зиме, когда материализовались в моей жизни бесцветные протокольные штампики: ДТП, опознание, свидетельские показания, тяжкие телесные…

Потом стал думать о Ларисе Карпычко — и не только в смысле иронического сочувствия ее мужу. О Ларисе, о Валике и о многих других… Короткая память страшней длинного языка. Респектабельней, но страшней.

Иногда накатывают забавные фантазии. В сущности, мир устроен немного по-дурацки. Мы привыкли примиряться с данностью — что дано, что произошло, то и верно. Ничего не переиграешь, остается только объяснять — более или менее высокоумно — необходимость состоявшегося.

И еще — каждый шаг необратим, перехаживать запрещено. Нигде в природе не запрограммировано милосердие, иначе обязательно были бы вторые, третьи и прочие попытки… Так ведь нет их!

А то, что есть, — тривиальная имитация. Потому что ошибки накапливаются и становятся самостоятельной силой. И совладать с ней нелегко, чаще всего невозможно. На первый взгляд, природа поступает мудро. Отдельная личность ее не очень-то интересует — пусть делает глупости, они тоже кому-то на пользу, по крайней мере, будет чему поучиться. Если бы!

Многому ли я научился? Умею считать интегралы по траекториям, но известно ли мне что-нибудь о траектории товарища Ларцева? Почему, например, эта траектория ежедневно в 18–00 проходит через определенную точку Старой площади и ровно пятнадцать минут орбитирует вокруг столба с допотопными часами, показывающими любое удобное для них время?

Добросовестный наблюдатель быстро уловил бы явную закономерность и заполнил свои вечера глубокими размышлениями о причинах странного движения. Догадка — между Ларцевым и столбом существует своеобразное притяжение. Но что именно притягивает Ларцева — толстый бетонный стержень или укрепленный наверху механизм неизвестного назначения? И почему движущееся тело в момент выхода на свою временную орбиту непременно начинает испускать клубы дыма?

Прекрасная тема для диссертации инопланетного астронома. А в заключении он, конечно же, подчеркивает, что наука о поведении землян в окрестностях Старой площади неисчерпаема, ибо совершенно не выяснен вопрос о тех силах, которые регулярно отрывают Ларцева от гораздо более мощного источника тяготения — письменного стола в его тихой, подозрительно тихой квартире.

Самое смешное, что меня эти проблемы вообще не волнуют и волновать не могут. Какое мне дело до нелепых домыслов отсталой инопланетной астрономии! Я-то прекрасно понимаю, что центр тяготения расположен не в районе столба, а в моем почтовом ящике, откуда в полседьмого вечера я исправно извлекаю небольшой конверт без надписей, штампов и марок. И даже не там, а строго говоря, где-то в прошлом, в том импульсе, который привел к моему порогу пожилого мужика в старомодном макинтоше.

Почему же я ничего не стал выяснять, а безропотно помчался под генератор испорченного времени? Ухватил счастливый шанс, да?

Верно, ухватил — только я его или он меня? И теперь волнами набегают мысли о несправедливости игры, где нельзя взять ход обратно.

Нет, пока ни о чем не жалею. И все-таки…

И все-таки интересно представить себе цивилизацию с иными законами развития. Сделал что-нибудь не то, стер и действуешь по-новому. Меня это давно интересовало, но, как бы сказать, занаученно, а по-человечески, пожалуй, впервые.

Теперь я вроде бы понимаю старика Рокотова с его бесконечными историческими вариантами. Мне кажется — понимаю.

Стер и действуешь по-новому… Ну конечно, причинность — к черту. Из стремительного вектора она превратится в гибкую самозахлестывающую кривую. Можешь хоть перепоясаться ею, и никого она больше не проткнет своей стальной неизбежностью. Вроде неплохо. Обычно ведь не успеваешь сделать чистовик своей жизни, а тут — пожалуйста, переправляй сколько угодно, твори себя ангелом.

Но с другой стороны, раз стер, два стер — что же останется от подлинника? Возникает проблема отождествления — похлеще, чем при пересадке мозга. Но это еще полбеды. С моральными неувязками мы бороться научились. Одно назовем предрассудком, другое — пережитком, и сразу полегчает.

А вдруг кто-то другой станет переигрывать твое прошлое, скажем, даже по весьма высоким соображениям — необходим такой-то процент людей с такой-то биографией. Раз — и ты из вполне благополучного человека превращаешься в последнего забулдыгу, причем сам ничего особенного не замечаешь, для тебя все идет как бы естественным путем. Ты ведь сам голосовал за то, что перечеркнутого прошлого просто не существует. Вот и радуйся — тебя сочли достойным преобразования во имя общего блага. Впрочем, общего или не очень общего — это тоже не твоего ума дело. Да и какой у тебя теперь ум…

Н-да! И сидел бы в этом мире некто, насильственно обеспрошленный, размышляя о благословенной жизни с одной-единственной траекторией.

Но все-таки интересно. Отличное название всплыло — вариантная цивилизация. Или еще — автокорректировочная… Да здравствуют научные термины!

А как такую цивилизацию устроить? Может ли она возникнуть естественным путем, хотя бы из желания природы поиздеваться над собой и своими законами? Забавно было бы установить, что Господь — немного мазохист.

Подтасовывая прошлое, платим будущим — вот что правдоподобно… Надо посерьезней обдумать.

Пока же приходится решать более суровые задачи.

Финская кухня — брать или не брать. Если возьму, то погорит магнитофон. На кой дьявол нужен второй? Разве мало двух телевизоров? Пустил одного пожирателя времени в комнату, а другого на кухню, только туалет еще не оборудовал этим окном в большой мир.

Однако, редкая удача — подхватить такого японского красавца по такой мизерной цене…

Но и кухня — класс…

Ладно, подумаю. До утра времени хватит.