Вот и все. И ничего не осталось. Даже загадок нет. Даже последнюю фантазию и ту потерял.

Где-то что-то размазано по будущему, словно матовые тени расплываются за стеклом. Окристаллизовалось далекое прошлое, превратилось в идеал, а неприкосновенную хрустальную конструкцию, и там остались растворенные в формулах ночи, стремительная Машенька, беспечный Наташкин смех, пряная воркотня Вероники Меркурьевны, непостижимая конвертная служба…

Жизнь, как говорится, вошла в правильную колею. Уже три года я женат на Раисе. Она — настоящее семейное сокровище, самобытное воплощение домашнего очага, беспредельной терпимости и любых иных добродетелей. Ничто, кроме абсолютного покоя и тихой возни с детьми, своим сыном и нашей дочкой, не доставляет ей удовольствия. Она деликатна в постели, приветлива в компании, виртуозна у плиты, но на все это ей, в общем-то, наплевать. И мне тоже. Поэтому у нас полная гармония. Семья без намека на трения, обладательница трехкомнатного кооператива, белой «Лады» и прочих признаков растущего благосостояния.

С полдевятого до полшестого служу. Занимаюсь чем-то этаким, в сущности, черт его знает чем. Но все же — сто девяносто плюс прогрессивка. Исполнителен, устойчив, пользуюсь уважением. Хороший стол заказов. В прошлом полугодии стал победителем. Борюсь за звание.

По вечерам, по субботам и воскресеньям, когда нет ничего телевпечатляющего, блаженствую в своем кабинете. По инерции Раечка считает меня ученым и не тревожит в лично мне выделенной большой и светлой комнате. Должно быть, это стандарт до конца жизни. Отличный стандарт.

Читаю, лежа на своей знаменитой суперсофе или утонув в кресле. Или просто думаю и бессмысленно пялюсь в дальний угол. Трудно сказать, о чем думаю. Мозг плавает в океане спокойствия, где нет-нет показываются островки явно вулканического происхождения. Но главный вулкан давно потух, и острова вполне безопасны, а главное — безжизненны.

Что-то было в эпоху до Них. Потом Они. Иногда хотелось бы вспомнить, да вот досада — дневник затерялся. Впрочем, не уверен, был ли он. Наверное, я просто размышлял о всяких событиях, активно размышлял, возможно, кое-что и записывал. У кого-то вычитал, что самую искреннюю книгу писатель создает только мысленно, а потом до конца своих дней считает ее как бы изданной. И только тот по-настоящему поймет писателя, кто эту мысленную книгу сумеет реконструировать. Или Игорь мне это говорил, или сам придумал? Все равно. Реконструировать мой внутренний мир вряд ли кому-то захочется.

Н-да, всплывают голые островки… И только какой-нибудь внезапный порыв ветра подымет над ними пыльный столб, и в колеблющейся спирали на миг сочетаются случайным контуром живые лица, а на самой верхушке блеснет застекленный генератор произвольного времени. Сочетаются лица, чтобы тут же распасться на атомы разбегающихся песчинок.

Но это уже обычный солнечный луч пробивается сквозь полусдвинутые шторы. И уютный Раечкин голос окончательно втягивает меня в параллелепипед реального закниженного пространства.

— Эдик, детки, — весело кричит Рая, — а у нас сегодня огромный пирог.

Пирог. Воскресенье. Покой. Сэ ля ви. И она идет, кто ее остановит?

Иногда по ночам слышится странный приглушенный скрип. Дверь? Рассыхающийся шкаф? Кровать под медленно засыпающей супругой? Может быть, и так. Но возможно, вполне возможно другое.

С тихим и почти мелодичным скрипом проворачивается колесо нашей судьбы. Смещается настоящее, мы вступаем в иной вариант самого себя. Но плотная повязка на глазах древней богини не позволяет ей выяснить, изменилось ли наше прошлое, изменится ли будущее. И не может она ответить на простой вопрос — кто мы, остались ли сами собой? Она бы рада сорвать надоевшую повязку, все увидеть и раскрыть, наконец-то, раскрыть секрет нашей удачи. Рада бы, но руки заняты — по штатному расписанию им положено поддерживать рог изобилия. А это самая любимая игрушка взрослых людей. Тяжелая игрушка.

Богиня смертельно устала от этой тяжести и от непрерывных переездов. Она стократно переработала пенсионный возраст. У нее нет своего угла, нет семьи — не успела. Ей надоело притворяться вечно юной. Ноет поясница. Но ее не отпускают — нет замены. И не известно, когда отпустят. Но одно она знает точно — даже выбросив проклятый рог, она не станет снимать повязку. Бесполезно. Длительное ношение повязки ослепляет даже богов. А пока ее руки заняты, создается хотя бы иллюзия зрячести.

Поэтому в любую достаточно чуткую ночь мы слышим, как с тихим и почти мелодичным скрипом проворачивается колесо нашей судьбы. Мы всего лишь однажды забываем смазать его вязкой умиротворенностью, и оно напоминает нам о существовании иных путей.

Невидимый мятеж неосуществленного захватывает наш отполированный внутренний мир, царапает и раскалывает идеально гладкие стенки. Надолго ли? На сколько выдержим — на мгновение или на годы.

Минск, 1980

Эту книгу — наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа — можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей — как правило, при весьма необычных обстоятельствах.