- Привет начальству от подчиненных! - услышали мы бодрый голос майора Горбачева. Широко улыбаясь, он шел между столами к своему месту в салоне командира, по обыкновению высоко подняв руку. Это была всем хорошо известная его манера здороваться с людьми.

- Спал, дорогой, как сурок. И ничего не снилось, - сказал он, проходя мимо меня.

После завтрака я направился на КП 1-й эскадрильи. Бывать там мне приходилось часто. Оттуда хорошо просматривался старт - взлет и посадка, там постоянно находилась дежурная санитарная машина. Поблизости стояли самолеты Слепенкова и Горбачева. Командир и его заместитель, как и другие офицеры штаба и управления, нередко заходили в просторную землянку 1-й эскадрильи. При необходимости их можно было найти именно там. Бывая на КП первой, я имел возможность знать обстановку.

В начале двенадцатого поступила команда на вылет четверки "яков". В ее составе майор Горбачев, старший лейтенант Рубцов, лейтенант Постников и сержант Ткачев.

Стою у самолета Горбачева. Мотор работает ровно, ритмично. Летчик ждет сигнала. Вот он сбавил обороты до самых малых и подзывает меня жестом. Быстро приближаюсь.

- В госпиталь к нашим не собираетесь, дорогой? День-то праздничный. Надо бы поздравить. Если будете, привет всем. Павлова и Зосю - поцеловать от моего имени. А может, вместе под конец дня обернемся на легковушке? - кричал Горбачев, стараясь, чтобы я слышал.

- Вас понял. Собираюсь быть. Давайте вместе! - выкрикнул я и приложил руку к головному убору.

- Добро! - отозвался Горбачев и жестом приказал механику убрать колодки: ракета взвилась.

"Яки" улетели. Жду их возвращения на КП первой имеете с С. Я. Плитко, находившимся там по своим делам. Минут за пятнадцать до конца вылета в землянке появился Слепенков. Ему я доложил о желании Горбачева навестить раненых под конец дня, до намеченного полкового вечера.

- Это было бы неплохо. Съездите, доктор, вместе с Иваном и Семеном, сказал Слепенков, назвав комиссара и заместителя просто по имени. - Если обстановка позволит, и меня прихватите, - улыбнувшись, добавил он.

Примерно через час от начала вылета над аэродромом появились вернувшиеся с задания "яки". Привычный звук моторов возвещал об этом безошибочно. Мы поспешили наверх вслед за командиром. В этот полет он собирался идти сам. Но возразил Горбачев. Корректно, но настойчиво. Убедил, что лететь - его очередь. И Слепенков уступил. Согласился.

"Яки" приземлялись на наших глазах. Одного не хватало. Наблюдая посадку с близкого расстояния, по бортовым номерам, мы поняли: нет Горбачева.

- Где же он? - с тревогой вырвалось у командира.

Медленно потянулись минуты томительного ожидания. Слепенков и все, кто находился рядом, ждали с докладом Рубцова - заместителя Горбачева в полете. Ждали с надеждой услышать нечто успокоительное. Ведь бывало не раз, когда невернувшийся летчик садился на соседний аэродром и вскоре оказывался дома.

С нарастающим нетерпением следили мы за Рубцовым. Казалось, он очень долго рулит на стоянку, закончив пробег. Выключив мотор, неоправданно задерживается в кабине. Даже его торопливая походка казалась сейчас недостаточно быстрой.

Но вот Рубцов остановился в трех шагах от командира. Вид его мрачен.

- Майор Горбачев погиб смертью храбрых, уничтожив в неравной схватке два стервятника, - доложил он.

Всех поразила категоричность доклада. Не оставалось места для сомнений и надежд. И тем не менее хотелось сомневаться и надеяться.

Слепенков после минутной паузы распорядился отменить на сегодня мероприятия, намеченные в связи с годовщиной полка, и немедленно организовать поиск в районе Нового Поселка.

Поиски велись одновременно двумя группами. В них кроме меня участвовали С. Я. Плитко, Д. М. Гринишин, Т. Т. Савичев, М. В. Красиков. На третий день от наземных войск в полк пришло сообщение: майор И. И. Горбачев похоронен недалеко от правого берега Невы, на высоте с отметкой 16,5. Были присланы его парашют, деформированные при падении ордена, уцелевшее удостоверение личности.

Много лет прошло с той поры. Но и теперь, вспоминая Ивана Илларионовича Горбачева, я слышу его живой голос, его последнее на этой земле слово "добро", заключавшее последнее желание - навестить в день годовщины полка раненых друзей, порадовать их чем можно. Но вместо радости встречи раненым предстояло узнать о гибели Ивана Илларионовича Горбачева и Максима Савельевича Королева.

Годовщину полка мы отметили не первого, а пятого октября. Навестили раненых и провели юбилейный вечер.

В госпиталь ездили Я. 3. Слепенков, С. Я. Плитке и я, имея с собой в качестве подарков сливочное масло, шоколад, печенье, белый и черный хлеб, мясные консервы и даже коньяк. В условиях блокады - целое богатство. Коньяк, хранившийся в аптеке в качестве лекарства для раненых летчиков, мы получали в то время от главного врача ВВС КБФ В. Н. Корнева. Расходовали и отчитывались по рецептам.

Поднявшись на третий этаж, мы направились в палату к Зосимову и Павлову. Вслед за нами в нее вошли Теплинский, Пимакин, Емельяненко, Чернышенко.

- Для Горбачева места в машине не нашлось? - с укоризной спросил Павлов комиссара. Плитко, не ответив, продолжал здороваться с другими, уступив место у постели Павла Ивановича мне.

- О, доктор! Сегодня как-то особенно приятно видеть тебя! - воскликнул Павлов, с готовностью раскрывая объятия навстречу мне.

- Не задерживай, Павел, - потребовал Зося, шутливо намекая, что и ему не терпится обняться.

- Привет от Ивана Илларионовича, - сказал я, не собираясь информировать их о случившемся, как и было условлено между нами.

- Жаль, что Иван не приехал, - отозвался Павлов. - В прошлый визит обещал быть первого, а сегодня уже пятое. Помешало что? У вас ничего не случилось? вдруг, как бы спохватившись, обеспокоенно спросил он, пристально глядя на Слепенкова.

Яков Захарович тем временем разглядывал книгу, взятую им с прикроватной тумбочки Зосимова. Делая вид, будто не слышит обращенного к нему тревожного вопроса, Слепенков явно не спешил с ответом. Вероятно, обдумывал: сказать правду или пока ее скрыть. Предпочел правду.

- Война помешала. Что же еще, - спокойно сказал командир, взглянув на Павлова. - Вместо Горбачева теперь у нас вы.

Летчики всё поняли.

- Эскадрилью вашу передадим Меркулову. Он уже исполняет обязанности. Василий Павлович Меркулов отличный летчик, ему и карты в руки. Макса, вероятно, заменим Сушкиным, - добавил Слепенков.

Предупреждая их вопросы, командир рассказал подробности обстоятельств гибели товарищей, просил не переживать, беречь силы для выздоровления.

- Так и стараемся, - ответил за всех Павлов.

- Вот и молодцы! Жаль терять друзей. Но жертвы не напрасны. За три месяца боевых действий полка от наших с вами ударов враг понес вдесятеро большие потери.

- Если точно - в одиннадцать раз большие, - добавил Плитко.

- Так им, гадам! Я уже здоров, товарищ подполковник, а злости на фашистов у меня на троих хватит! Прошу вас: прикажите доктору похлопотать о выписке. Меня не слушают, - доложил командиру Иван Емельяненко.

Реплика Емельяненко выражала общее желание не задерживаться на госпитальной койке, оставить ее как можно скорее. В общении с летчиками я всегда учитывал это их рвение в боевой полет, чтобы не ошибиться в оценках состояния их здоровья.

- Доктор знает свое дело. Зачем же такие приказы? - ответил Слепенков. - Я бы пожелал доктору когда-нибудь после войны поведать людям о наших раненых и погибших. Пусть о них знают наши внуки.

За последние дни состояние раненых улучшилось. Зосимову предстояло наложение гипсовой повязки на ногу для обеспечения ей надежного покоя и создания более выгодных условий для заживления ран бедра. Настроение у Дмитрия Ивановича бодрое. Он заметно окреп, на аппетит и сон не жалуется. Температура почти нормализовалась. Павлов самостоятельно ходит с палочкой. Бывает на прогулке во дворе госпиталя. Теплинский уже не кашляет. Садится, встает, прогуливается по коридору. Рука на косынке, движения в плечевом поясе постепенно восстанавливаются и уже менее болезненны. У Емельяненко кровоизлияния в белковые оболочки глаз рассосались. Раны заживали без осложнений, но еще не зажили, и оснований для выписки не было. Пимакин усиленно разрабатывает подвижность в локтевом суставе. Выписка по этой причине тоже задерживается. У Чернышенко ожоги почти зажили, переводится в Приютино на долечивание и отдых.