Говорят, до того, как стать председателем телекомпании, он во многих районах был известен как народный сказитель. И часто его можно было встретить на деревенских свадьбах, где он, прижав к груди скрипку, пританцовывая, пел сочиненные им песни о родине и партии. А когда он пел свою знаменитую песню "Октябрь", посвященную октябрьской революции, он, полузакрыв глаза, выговаривал "Окт... Окт...", выжидал и когда начинались аплодисменты, выделывая ногами замысловатые коленца, выкрикивал "...ябрь дорогой, ...ябрь дорогой! Ух-хей!" И никак он не мог обойтись без этого "Ух-хей!"
Говорили, что и на заседание парламента председатель приходил со скрипкой. И как только речь заходила о народе или родине, его никто не мог угомонить, отнять плотно прижатую к груди скрипку. Со словами: "Это мое оружие!" он величественно выходил на трибуну и закрывал глаза...
И тогда уже готовые роптать депутаты кто, плюнув, выходил, другие группами стекались в буфет, оставшиеся разворачивали газеты или дремали, откинув головы на спинки кресел, в ожидании пока не угаснет поэтический пыл председателя.
- Не меньше месяца потребуется, - шептались люди, чтобы очистить от вшей государственные дачи, где летом отдыхали руководители страны. Наконец-то этот город - центр древней культуры - избавится от кислого запаха носков и овечьего сыра!..
И эти злые пересуды о власти, которая вот-вот падет, росли, словно на дрожжах, и вместе с ними росла растерянность народа...
А по мере того как темнело, наступал вечер, это в людях разрасталось в необъяснимую массовую панику; как туман, в души людей вползала пугающая атмосфера горького одиночества страны, оставшейся без крова, без дверей, без хозяина...
Ночью, когда стихало движение на улицах, город погружался в кошмарную мертвую тишину. И каждый, лежа в своей темной комнате, в одинокой постели, отвернувшись к стене, перебирал в памяти все эти сплетни, от которых город закипал, как котел на медленном огне, мечты о будущем, на которое они надеялись, людей, которых на собственных плечах привели к власти, вспоминал до мельчайших подробностей все события последних лет - и по мере того, как множились воспоминания, все казалось еще сложней. Не так-то легко было людям разобраться во всем, что произошло в последние три - четыре года, выстроить все по порядку, понять истинную цену всему, переварить слухи, переполнявшие мозг в течение дня.
Все было очень сложно и непонятно.
Ясно было лишь одно - глубокий кризис, в котором оказалась страна, это - результат свободы, которой они требовали месяцами, годами, потрясая в воздухе кулаками, и в итоге добились.
И эту проклятую свободу наиболее выпукло олицетворяло самое острое идеологическое оружие партии "Свобода" - национальное телевидение. Телевидение, которое до сих пор, в общепринятых рамках - культурно, ярко и с достоинством - показывало им самих себя, вдруг отказалось от привычной приглаженности, проложило между собой и народом мост доверия и смогло все показать в истинном свете.
Все, казалось, происходит прямо здесь или в соседнем квартале. Всего за неделю до трагедии в казарме на окраине города люди видели на экранах премьер-министра, который, отвечая на вопросы журналистов, говорил удивительные вещи и поминутно дергал плечами. Он отвечал на сдержанно-вежливые вопросы, нервно задыхался, пытаясь объяснить причины дефицита хлеба, как вдруг неожиданно в студию ворвался нервный генерал в черных очках. Прервав премьера на полуслове, генерал схватил его за шиворот и стал что-то кричать, но так как он стоял спиной к камере, слова его разобрать было трудно. Журналист попробовал, было, спасти премьера, но неудачно, генерал пустил в ход свое коронное оружие - пощечины, и журналист на глазах зрителей растянулся на сияющем полу студии, но тут прямой эфир, к сожалению, догадались отключить.
Некоторые предположили, что генерал таким образом пытался на премьере выместить злобу за очередной захваченный врагами район, другие говорили, что премьер был всенародно избит за то, что не вернул проигранный в домино долг. Спустя несколько минут на экране появились девушки со скрипками, которые, подталкивая друг друга и посмеиваясь, заиграли и запели, а так как при этом они никак не могли сдержать смех, эта глупость окончательно вывела зрителей из себя. Но самым ужасным были дикторы. Они что говорили с самым искренним видом, иногда вдруг посреди передачи появлялись в студии, болтали что на ум взбредет, хлопая мухобойками садящихся на лицо мух. Одним словом, телевидение решительно все портило. Оказывается, поняли люди, эти приглаженные рамки, которые так их раздражали, прятали все грехи телевизионщиков. А во что их превратила свобода?..
А ранним утром город всколыхнула новая весть.
Прошел слух, что по всем сведениям и расчетам надо ожидать прибытия могущественного Отца Народа, который в свое время долго руководил страной. Эта вероятность наполнила живший в сером покое город необъяснимым страхом. А причиной его был строгий, таящий опасность взгляд серых глаз Отца, запомнившийся еще с тех пор, когда он был во главе страны. В народе шептались, что им не простится, что вместо Отца, который в скромном одиночестве жил в родном городе в нескольких сотнях километров от столицы и ждал, когда его призовет "благодарный народ", попавший в водоворот трагедий, они отдали власть каким-то молокососам.
- Отец такого не прощает, - говорили люди, испытующе глядя друг другу в глаза.
- В чем же виноват народ? - волновались другие. - Отец Народа прекрасно знает, что за всю историю человечества народ никогда ничего не решал.
Люди шептались, что Отец Народа прекрасно, до мельчайших деталей знает обо всем, особенно о "чудесах" последних лет, что он наблюдал за всеми этими спектаклями вдалеке от солнечной столицы, расположившись в удобном кресле в одном из городов на склонах заснеженных гор. И был он в курсе не только хода событий, но и знал тайные мысли каждого, его позицию. Те, кто видел его недавно, говорили, что его легендарная интуиция, умение анализировать, даже волшебная сила серых глаз возросли неизмеримо, и кто удостоился чести сидеть рядом с ним, как и в былые годы, оказывался во власти этого взгляда.