# # #

На восьмом червяке Болонка сломался. Он перестал жевать, побледнел и ушел покачиваясь.

- Болонка! - заорал Сопелка-игрок.

- В Сибирь доедать поехал, - пояснил Сахан. - Гоните по трояку. Сопелки. Малы еще со мной спорить. В человеческой, как ее, черт... натуре не водокете.

- Атас! - истошно закричал бдительный Сопелка. - Ибрагим идет! Туши костер!

Сопелки дружно запрыгали по костру и прыснули в разные стороны, рассыпавшись горстью рябины. Авдейка спрыгнул с насыпи, и тут сильные руки подхватили его и подбросили вверх.

- Привет трудовому фронту! - зычно произнес огромный человек в кожанке, держа Авдейку на руке.

- Привет! - в тон ему ответил Авдейка, очень обрадованный.

Человек с Авдейкой на руке размашисто шагал через двор.

- Провожаешь меня? - спросил он.

- Провожаю, - согласился Авдейка.

Внизу, за высоким кожаным плечом, колыхались в красном восхищении головы Сопелок.

- Много вскопал? - спросил кожаный.

- Много, - ответил Авдейка, но, заглянув в огромное бронзовое лицо с твердыми чертами и веселым взглядом, раздумал врать. - Не совсем много, поправился он. - Немного совсем. Я большой лопатой плохо копаю. А маленькой медленно.

- Не горюй! - бодро ответил человек и улыбнулся. В глубине бронзового лица горел желтый зуб.

- Покажи зуб, дядя, - потребовал Авдейка.

Человек удивился, но показал.

- Красивый. - Авдейка вздохнул.

- Голодное детство. - Бронзовый дядя тоже чему-то вздохнул. - Боюсь, и у тебя будет. Ну, не горюй. Вырастешь - кем станешь?

- Не знаю, - протянул Авдейка, всматриваясь в туманное будущее, но потом вспомнил и оживился: - Бандитом, наверное.

Бронзовый щелкнул зубом и так неожиданно остановился, что Авдейка едва не выпал из его рук.

- Ты что, парень? - спросил он. - Бандиты - это плохие, хуже воров, а воровство - последнее дело. Запомнил?

Авдейке не хотелось его расстраивать, и он ответил:

- Запомнил. Я подумаю еще, может, не бандитом.

- То-то!

- А сам ты кто? - разглядывая эмблему на фуражке, спросил Авдейка. Летчик?

- Летчик.

- А ты летчика Ванечку знаешь?

- Знаю.

- Который погиб?

- И такого знаю, - ответил бронзовый.

- Это тети Глаши был летчик. А он герой?

- Каждый, кто за родину погиб, - герой.

- И мои папа! - воскликнул Авдейка. - Он недалеко погиб, под Москвой.

- И папа, пацан, и папа, - согласился летчик.

- Да, а ты вот герой, а не погиб, - сказал Авдейка, заметив звезду под кожанкой.

- Типун тебе на язык, парень! - воскликнул бронзовый летчик и, потянувшись к дереву, постучал о него кулаком. - Не время теперь считаться. Никто не герой, пока фашист землю нашу топчет. Вот прогоним, тогда разберемся. Понял? Ну, бывай!

Ткнув Авдейку в голову желтым зубом, он протянул огромную ладонь.

- Бывай! - ответил Авдейка, осторожно кладя на нее свою - прозрачную и маленькую. - Ты приходи к тете Глаше, к ней все летчики приходят.

Бронзовый раскатисто рассмеялся, сел в черную эмку, несколько осевшую под ним, и помахал Авдейке. Эмка помчалась вдоль аллейки. Рядом с Авдейкой оказались Сопелки, тоже отчаянно махавшие ей вслед.

- Вы чего? - спросил Авдейка.

- Ты знаешь, кто это был?

- Летчик.

- Это не просто летчик. Это знаменитый Сидрови, - объяснил любознательный Сопелка.

- А я не знал.

- Дуракам везет, - сказал завистливый Сопелка.

Авдейка повернулся дать ему по носу, но Сопелок было много, и определить, кто сказал про дурака, не удалось. Тогда Авдейка простил и пошел за Глашиной лопатой, возле которой пританцовывал Ибрагим, затаптывая остатки костра. Выпрыгнув из-за парапета, Авдейка схватил лопату и опрометью помчался домой.

- Держи, мальчик! - сипло закричал Ибрагим, продолжая топтать костер.

- Он просто так кричит, не бойся, - сказал Болонка, высовываясь из-за спины Данаурова, где он прятался от позора недоеденных червяков. - Ты скажи лучше, была бы лягушка - съел?

Поколебавшись, Авдейка осторожно спросил:

- А что, есть лягушка?

- Нет, лягушки нету. - И Болонка облегченно вздохнул.

# # #

После червяков Болонка так привязался к Авдейке, что позвал его ждать папу. Отец у него был жив, он привез их с мамой из Сибири и сам был в Москве, но на такой важной работе, что на фронт его не брали и домой он приходил всего один раз. И Болонка придумал такую игру - ждать папу.

Игра начиналась с того, что Болонка скучал по папе особенно сильно. Тогда он прислушивался к себе и намечал день и час, когда папа придет. С утра в такой день Болонка особенно тщательно мылся, выравнивал едва заметную на выцветшем одеяле белую полоску и вытирал пыль в комнате. Когда убирать становилось нечего, он мочил под краном расческу и скреб лохматую голову. Часа за два до назначенного срока Болонка начинал прикидывать, на чем ему лучше сидеть, когда папа войдет, и всегда выбирал стул с высокой и прямой спинкой, обитый потертой кожей, поскольку другого не было. За час до назначенного срока Болонка садился перед дверью, час спустя плакал, два часа спустя - спал. После этого Болонка надолго переставал скучать по папе и жил очень весело.

Авдейка надел матросочку и пошел к Болонке, жившему в маленькой двухкомнатной квартире на первом этаже. Квартира пахла погребом и была завалена мешками и ящиками, принадлежащими толстой соседке под названием Оккупантка. Раньше Оккупантов жила в деревне и приезжала торговать на рынок, а потом заплатила домоуправу Пиводелову, заняла комнату в Болонкиной квартире и все равно торговала на рынке тем, что привозила ей из деревни сестра.

Прежде соседкой Болонки была очень хорошая тетя Нина, но она ушла добровольцем на фронт. Оккупантка заняла ее комнату и говорила, что тетя Нина потому ушла добровольцем, что на пятнадцать минут опоздала на работу и не хотела сидеть за это в тюрьме. Оккупантка не любила Болонку и его маму и хотела поселить в их комнате свою толстую сестру.

Когда, потирая колено, отбитое об ящик Оккупантки, Авдейка вошел к Болонке, тот уже сидел на стуле в новой матросочке, подозрительно похожей на Авдейкину. Он усадил Авдейку позади себя на колченогую табуретку и наказал молчать. Авдейка посидел немного, а потом спросил, что же все-таки делать.

- Ничего не делать, - объяснил Болонка. - Ждать. Ну и думать, как будто папа входит и радуется, что ты его ждешь. А когда стрелка круг сделает и час пройдет, то он уже не придет. Тогда можно плакать.

Тут за дверью раздался грубый голос, и по коридору потащили что-то тяжелое.

- Это не папа, - сказал Болонка. - Это Оккупантка Тупицко-Чувило муку на рынок повезла. Она говорит, что папа нас бросил. Но ты ее не слушай.

- Я ее не слушаю, - отвечал Авдейка, - я жду.

Он сидел, скучал, а потом подумал о своем папе - что не помнит его и никогда не дождется - и заплакал. Если раньше то, что папу убили на фронте, очень нравилось Авдейке и он с гордостью говорил об этом каждому, чувствуя в его гибели незримую опору, то сейчас он ощутил какой-то провал в сердце. Показалось, будто он стоит на краю парапета во дворе на одной ножке, нащупывая второй пустоту. Теперь он прогонял от себя мысли об отце, отворачивался от неожиданной и пугающей пустоты в сердце - и плакал.

- Рано, еще рано плакать! - закричал Болонка в отчаянье от того, что нарушены правила. - Смотри, еще полкруга до часа осталось.

Но Авдейка не унимался. Тогда Болонка перевел на полкруга вперед стрелку в часах теремком, из которых вывалилось тело кукушки с открытым ртом, и заплакал по правилам. Поплакав, Болонка заметил, что Авдейка не унимается, и недоуменно спросил:

- Ты чего?

- Я... я... - силился произнести Авдейка, - так... радовался, что папа герой. Летчик Сидрови сказал, что раз погиб - то герой. А теперь... Он ведь не придет никогда. И

я... его... не помню... совсем...

- Да не плачь ты, - с жаром утешал Болонка. - Это хорошо, что не помнишь. Помнить хуже. Так тетя Нина говорила, а у нее кого только не убили. И друзья мы теперь с тобой на всю жизнь. И тайна у нас есть.