Из еловой чащи вынырнула сорока. Заметив в осиннике Ковригина, она забила тревогу. Рога зверя метнулись, словно куст от порыва ветра. Маковеев торопливо нажал на спусковой крючок. Ружье дернулось. Прозвучал выстрел. Стадо шарахнулось к ельнику. Лось в один миг перескочил можжевелку и оказался около старой березы, из-за которой стрелял охотник. Выброшенная вперед нога ударилась о ствол. Брызнули кусочки коры, на снег посыпалась кухта.

Маковеев, цепенея от страха, попятился, наткнулся на пень с расставленными патронами и рухнул в сугроб. Почти над самым ухом о мерзлую землю застучали копыта, затрещал валежник.

Не помня себя, он вскочил на ноги и, не целясь, послал вслед убегающему зверю другой жакан. Мертвенно-бледное лицо его подергивалось, руки тряслись.

Тяжелый удар в плечо отрезвил Маковеева. Он повернул голову. Перед ним, размахивая охотничьим рожком, стоял Шевлюгин. Красное лицо его тряслось как в лихорадке.

- Тебе девок щупать, а не охотиться! - кричал он на весь лес.

На шум из осинника выбрался Ковригин.

- Зря кипятишься, Кузьмич, - урезонил он егеря. - Анатолий Михайлович чуть не поплатился жизнью, а ты... Да и сорока, будь она трижды проклята, весь лес взбаламутила. Я и то не успел стрельнуть.

В самый разгар ссоры за мелким березняком замаячила жердистая фигура Сеньки Зырянова.

- Братцы!.. - заорал он еще издали. - Что же вы стоите?.. Бык-то кровянит.

Слова его послужили для Маковеева как бы сигналом. Он сорвался с места и бросился за убегающим зверем. Глубокие размашистые следы уходили в густой сумеречный лес. Желание догнать и всадить в рогаля смертельный заряд было настолько велико, что он не заметил, как перескочил поляну и начал углубляться в лес.

Пока охотники обменивались мнениями, стали цепью обходить урочище, Маковеев был уже далеко.

3

Время потеряло счет, а Маковеев все шел и шел по следу. Перепуганный выстрелом лось не замедлял бега. Те же широкие прыжки, так же цвели розами на снегу кровянистые пятна. Достигнув болота, зверь, очевидно, выбился из сил и свернул на просеку, шел медленно, приостанавливался. Маковеев поднялся на пригорок и, отмерив несколько шагов, начал спускаться в небольшую ложбину. В ней толпились старые сосны. Прямые, словно отлитые из меди, стволы их подпирали темно-зеленые шапки вершин. Понизу путалась полузанесенная снегом густая поросль.

По другую сторону ее, над двумя маленькими сосенками, Маковеев увидел широко раскинутые веером рога. На фоне снега отчетливо выделялся темный лоб старого лося. Маковеев сунул руку в патронташ, чтобы достать патроны и зарядить ружье. Патронташ оказался пустым.

И тут обожгла догадка: патроны остались на пне, у березки. Ноги сразу ослабели. Охотиться больше не было смысла. Он хотел было повернуть обратно, но тяжелый вздох зверя остановил его. Стиснув в руках ствол ружья, Маковеев от дерева к дереву стал пробираться к лежке зверя. "Кокну по виску прикладом, - решил он, - а пока очухается, расхвачу горло ножом". Охотничья страсть снова охватила его.

Предательский сучок звучно треснул под ногой. Бык вздернул голову. Лодочки-уши настороженно повернулись на хруст. В продолговатых грустных глазах отразился испуг. Он мигом вскочил на ноги и, круто повернув могучее тело, в несколько прыжков выскочил из ложбины и скрылся за стволами сосен. Только на лежке осталось большое пятно крови.

- Видать, хорошо угодил, коли устраиваешь лежки, - отметил вслух Маковеев. - Не уйдешь. Хоть два дня буду бродить.

След тянулся бором, пересекал русла занесенных снегом речушек, овраги, обходил завалы. На небольшой поляне лось, увидев чью-то свежую лыжню, шарахнулся к ореховым зарослям. Маковеев обогнул лощину и пошел крутым склоном оврага. Где-то по ту сторону в морозном воздухе печально и тихо закуковала кукушка. И тут же ей ответила другая.

На Маковеева словно пахнуло весной. Он остановился и начал прислушиваться к голосам. "Никак, начали ток? Рановато что-то..."

Птицы поговорили и затихли. Может, они нашли друг друга и полетели на одну из елок продолжать свои любовные игры. И вдруг из зарослей брызнула раскатистой дробью трель. Все, что сейчас слышал Маковеев, было невероятным. Очарованный звуками природы, он забыл о зиме. Ему почудилось, что лицо ласкает теплый весенний ветер и, встревоженные песнями, шумят молодой листвой леса. Душно и мучит жажда. И тут, как по велению волшебства, совсем рядом, внизу оврага, заплескался родник, булькая на крупных камнях и звеня на больших спадах.

"Попить бы!" - обрадовался Маковеев и, выбрав менее заросший склон оврага, начал спускаться.

Напившись студеной ключевой воды, Маковеев присел на валежину немного передохнуть. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал. И тут же в голову полезли разные мысли. "С Буравлевым надо что-то предпринять... Если он будет вести выборочную рубку, то и к весне не осилишь план. Конечно, Красный бор жалко! А что сделаешь? Всюду и всем надо. Каждый тянет, каждый требует. Вот вчера позвонил председатель исполкома Симаков и сказал колхоз продвигаем в передовые, гостей из области ждем, а вы препоны ставите, стройку задерживаете. Крути-верти, а Ялычев прав был: пришлось пойти на уступки. Вот и Ромашовская дача накрылась. Буравлева на мое место - язык-то прикусил бы..."

Маковеев поднялся и стал выбираться из оврага.

Лесу, казалось, не будет конца. Сосны заслонили от Маковеева сумрачное вечернее небо. Вдали затих жалобный писк пеночки.

Обручем сдавила тишина.

Только сейчас он понял: заблудился.

Дать бы сигнал, позвать на помощь, да не было ни одного патрона. В быстро наступившем мраке запутался, затерялся лосиный след. Как быть дальше? Может, покричать? А кто услышит в такой глуши? И тут невольно представилась пахнущая березовым дымком квартира. На столе попыхивает самовар. Посредине стоит большая горячая сковородка с поджаренными ломтями лосиной печенки. Вокруг, как ртутные шарики, подскакивают, стреляют пузырьки сала, а по краям шипит румяное крошево лука. Маковееву нестерпимо захотелось есть. Но, припомнив раскрасневшееся, озлобленное лицо Шевлюгина, в его сознании сразу все затуманилось. Обида на егеря заговорила с новой силой.