Между стволами забрезжил тусклый просвет. По отлогому склону Маковеев вышел на широкую, окаймленную ивняком долину. Дальше высокой стеной чернели стволы сосен. У небольшого отрога, вклинивающегося в долину, Маковеев остановился еще раз передохнуть. Взмокшее от ходьбы тело саднило. Засыпавшаяся за ворот хвоя колола шею, прилипала к плечам.

По другую сторону долины зажглись и погасли зеленоватые огоньки. Маковеев почувствовал, как по его спине просыпанным горохом прокатилась дрожь.

Он выхватил из-за голенища охотничий нож и прижался к корявому стволу замшелой елки. Совсем рядом, в ивняке, кто-то зашевелился, зашуршали шаги. Ветки разомкнулись, и из отрожка показался огромный зверь. Рогатая голова его была опущена до земли. Шел он с трудом, едва переставляя ноги.

"Лось!.. - удивился Маковеев. - Да какой здоровый! Только тот ли?"

У выхода из отрожка зверь споткнулся о валежину и, теряя равновесие, рухнул в сугроб. Под его тяжестью сухо треснули подмятые ветки. Он жадно хватал губами снег, ноги вздрагивали.

Маковеев взял ружье, осторожно подкрался к подстреленному им быку и с размаху ударил прикладом по голове. Не теряя ни секунды, он выхватил нож и рывком провел им по горлу. Под лезвием что-то хрустнуло, и на снег брызнула струйка темной крови. Лось дернулся и затих.

- Вот тебе и пощупал девок! - злорадно прокричал в темноту Маковеев и захохотал. Эхо подхватило хохот, понесло по лесу.

Тишина, как хрупкий ледок, распалась на мелкие частицы. От круглой черной можжевелки в глушь метнулись какие-то тени. Маковееву будто плеснули за воротник ключевой воды. Тело его забилось от озноба. Тени снова метнулись и исчезли. А хохот переходил из урочища в урочище. И теперь, казалось, он злорадствовал не над кем-то, а над ним, Маковеевым.

Грустно, панихидно шумели сосны. На крепнущем морозе звучно, как спусковые крючки в ружьях, щелкали стволы. С неба по-волчьи глядели звезды. В ельнике снова зажглись синеватые, блуждающие огоньки. Маковеев трясущимися руками наскоро собрал сушняк и, уложив его поблизости От лосиной туши, поджег. Пламя, набрав силу, как подстреленная птица, задергалось ярко-желтым крылом. Отступили, шарахнулись по сторонам тени. За спиной убитого зверя зазолотился заснеженный ивняк. По телу приятно растекалось тепло. На душе полегчало, потянуло ко сну. Он срубил ножом несколько еловых лап, бросил в костер. Пламя сразу присело, заметалось по оттаявшему снегу. Сетку мелких веток прошил клокастый дым. Мрак снова притиснулся к костру. И тут, почти совсем рядом, Маковеев уловил собачью тень.

"И волки-то стали догадливыми, - мелькнуло в его сознании. - Были бы патроны, так, пожалуй, бы не нахальничали".

Он выхватил из костра вспыхнувшую еловую головешку и, крутя ее над головой, перепрыгнул по-козлиному лосиную тушу, дико заорал:

- А-а-а!..

На крик эхом отозвался отдаленный выстрел.

- Ищут! - обрадовался Маковеев. - А я-то думал!..

И от одной мысли, что о нем помнят и что его ищут, ему стало теплее и даже весело. Сразу схлынула обида на Шевлюгина. Ему даже захотелось увидеть его, и не только как спасителя, а просто так, чтобы посмотреть на его низкорослую сильную фигуру, послушать его медлительный, с хрипотцой голос - мол, вот так трофей!.. Молодец Маковеев! Есть охотничья живинка!

Вслед за первым выстрелом последовал второй, третий... Теперь они были ближе и слышнее. Маковеев набрал побольше сушняку, навалил его на костер. Острые языки пламени пробуравили хворост, осветили огромную тушу лося и у края долины белые елки.

"В лесу костер виден недалеко, - мысленно разговаривал сам с собой Маковеев. - Надо кричать".

Но голос осекся. Тогда он сорвал с плеча ружье, отнял стволы и, прислонив их к губам, затрубил, как в рожок.

- Надорвешься, Анатолий Михайлович! - выбираясь из леса, крикнул Шевлюгин. Проваливаясь в снегу, он вел под уздцы лошадь. Позади розвальней шли Ковригин и Зырянов.

Пока егерь обводил по целине лошадь, помощник лесничего и путевой обходчик пробрались через долину к костру.

- Здоров бугай! - толкая лося ногой, восхищенно оценил Зырянов. Пудов под двадцать пять будет.

- Да, хорош! - одобрительно покачал головой Ковригин. Он достал из костра горящую головешку, провел ею над тушей. - Ого! Крепко. В кишки поронул.

- Кровью зашелся, - защелкал языком путевой обходчик и, повернувшись к Маковееву, сказал: - А ты знаешь, куда нас завел? Это же Касьянов брод. В нем когда-то дед нашего теперешнего лесничего князя утопил и сам ушел туда же. Болото с тех пор и стало называться его именем.

На другой стороне болота, за сосняком, зажглись огоньки. Ковригин вскинул ружье и, не целясь, дважды выстрельнул в них. Огоньки потухли.

- Ушли, проклятые, - проворчал Зырянов. - Кому здесь быть, как не Корноухому. Давно о нем мечтаю. И верю: встретимся на одной дорожке.

- Их тут целая стая, - пожаловался Маковеев. - Весь вечер донимали. Жаль, не было заряда.

- Кровь почуяли, вот и прут напропалую.

К костру подошел Шевлюгин. Взглянув на Маковеева, он улыбнулся и протянул ему руку.

- Молодец! - похвалил он. - Заряд не зря потратил. Будет из тебя охотник. Считай, что там, на поляне, я был не прав.

Маковеев на нашелся, что сказать, а лишь крепко пожал его плотную, сильную руку.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

От лесничества в глубь Барановских лесов шел березняк. Среди сплошной белизны кое-где в низинах шарами темнели молодые елки. Дальше, у Гнилого урочища, кочкарились топкие болота - места глухариных выводков. За ними начинался сосновый бор. У его опушки, в стороне от проезжей дороги, приткнулся новенький пятистенок. Строился он под сторожку. Но лесник жить в нем отказался, не захотел покидать насиженного гнезда в ближайшей деревне. В новом доме тогда поселился Степан Степанович Ковригин.

Пятистенок был срублен из крупного сосняка, в лапу, с открытой верандой и слуховым окном на восход. За надворьем на небольшой поляне кустились молодые яблони. Впереди, перед окнами, немного отступя, стыли в неподвижности старые, в два-три обхвата, сосны. Даже в солнечные летние дни в комнате от них всегда было по-вечернему сумрачно.