- Плохо помню. Со мной что-то стряслось.
Следователь застывает.
- И Комарова не помните?
- Нет.
- Этого не может быть. Нелегальные операции с валютой проходили через ваши руки и многие окружающие вас люди в пароходстве, наживались на этом. Сам Комаров уже сознался во всем.
- Я же сказал, я ничего не помню.
- Это уже слишком. Мы вас проведем через экспертизу, тогда вам не отпереться.
- Пожалуйста.
Следователь забирает карточку, запихивает ее в портфель и не попрощавшись, уходит.
Полковник Мухитдинов презрительно смотрел на меня. Он даже не высказал удивления по поводу моей новой физиономии.
- Что у вас стряслось?
Мы в кабинете главврача и тело полковника криво повисло в кресле.
- Я вас не вызывал, хотя очень хотелось увидеть и плюнуть в рожу.
Он хмыкнул и скривил рот.
- Зря вы так. Знаю, запаниковал профессор и чуть не оборвал все телефоны, разыскивая меня. Чем вас так напугал следователь?
Я рассказываю все, что слышал от следователя.
- Докопался все-таки мазурик.
- Вы что, знали об этом?
Он опять кривит рот.
- Знал...
- Слушайте, полковник, мне насрать на ваши там комбинации, но если я вляпаюсь, то точно все расскажу. Сидеть за Полторанина в тюрьме не хочу и не собираюсь.
- Думаешь, мы тебе рот не заткнем?
- Может и заткнете, но надолго ли.
- Ладно, не дрожите. Придумаем что-нибудь.
Тело Мухитдинова перекатилось в кресле на другую сторону.
- А хорошо вам сделали лицо, - вдруг перешел он на новую тему. - Мне так очень понравилось. Пожалуй это новый сценарий для нашей постановки.
- Я уже не знаю, каким поганым словом назвать вашу службу. Лучше я пойду, а вы успокойте профессора. Следователь, после меня, пытал его целый час.
- Знаю. До встречи, гражданин Полторанин.
Похоже моего соседа- жулика друзья увозят на курорт лечиться от посягательств прокуратуры. Он прощается со мной.
- Прощай, замполит. Наверно больше не увидимся, но своим друзьям я всегда буду рассказывать о человеке, который свалился с небоскреба, остался жив и лежал со мной в одной палате. Так как ты неплохой мужик, прими от меня подарок. Вот, под кровать тебе запихиваю ящик коньяка и не отказывайся.
Он выволакивает из-под своей койки ящик коньяка и заталкивает ногой под мою кровать.
- Хорошим людям, - продолжает он, - хорошие подарки. Люське передай, что она дура, но независимых- уважаю.
- Ты сам ей передай.
- Ну нет. Шума будет на пол города. Пока.
Он пожимает еще вялую мою руку.
- Поправляйся, замполит.
Торгаш ушел и пришла Люська.
- Слава богу, исчез. И откуда только такие подонки берутся?
- Он просил передать, что тебя очень уважает.
- Нужно мне его уважение.
- А мне сделал подарок, вон под кроватью ящик коньяка.
- Дяденька, и вы взяли?
- Он не принял моих бы возражений, но разве на подарки стоит обижаться. Мы бутылки с тобой вылакаем и пойдем громить больницу, особенно тех, кто мешает нам жить.
Люська смеется.
- Я бы, старшей сестре и еще одной ябеде тоже... писсуаром.
Я улыбаюсь. Хорошая девчонка. Что с ней будет потом?
- А сделаем мы следующее. Я не могу еще поднять ящик, - говорю я, - но хорошо бы подарить его профессору.
- Я ночью по частям вынесу в его кабинет. У меня сегодня дежурство.
Моя жена пришла с дочкой взволнованная.
- У нас в пароходстве, твориться что-то невероятное. Неожиданно умер Комаров, Сопин отравился, Маслюков попал в аварию и скончался, а Костриков лежит в больнице и умирает, говорят от рака легких и самое удивительное, все твои друзья и вдруг сразу....
- Тогда все правильно. Первый начал я, попав сюда в больницу.
- Шутки у тебя дурацкие. Хотя... может ты в чем-то и прав. Странно это все.
- К тебе следователь приходил?
Она мнется, но потом с трудом выталкивает.
- Приходил.
- И спрашивал обо всех и друзьях и обо мне?
- Спрашивал. Только я ничего ему такого не говорила.
- Он говорил тебе, почему разбирает мое дело?
- Следователь сказал, что у него есть подозрение, что тебя кто-то столкнул с шестого этажа.
- Давно приходил?
- Дня три назад.
Что же этот болван Мухитдинов ничего не предпринимает?
- Он у меня тоже был, все интересовался о том же.
- Значит ты предполагаешь, что ты первый...
Вид у нее ошарашенный.
- Ты мой папа? - тыкает в меня пальцем Катя.
- Разве непохож? - шепотом отвечаю я.
- Мой папа был с усами.
- Они мне очень мешали пить молоко, я их сбрил.
- Противное молоко можно было бы и не пить.
- Значит на тебя... покушались, - приходит в себя Елена Ивановна.
- Это предположение следователя.
- Мама, а папа усы сбрил.
- Разве папа от этого стал хуже?
- Нет. Но усы колются.
Мне всегда неприятно, когда люди вокруг тебя шепчутся и, показывая в меня пальцем говорят, что он упал с большой высоты, разбился вдребезги, но все-таки собран по косточкам и теперь ходит с палочкой. Таким героем быть противно.
Пароходство дало мне и жене путевку на юг и теперь я прощаюсь в больнице с персоналом. Люська расстроена. Мы в палате одни и, поджав ноги сидим на кровати.
- Дядечка, но вы же ее не любите. Как вы можете так просто поехать с чужой женщиной и потом обманывать ее всю жизнь. Вы же даже спать с ней будете, притворяясь законным мужем.
- Придется.
Люська от этих слов подпрыгивает.
- Что значит придется? Вы же фальшивый до основания, а что будет, когда она узнает правду?
- Не знаю.
- Вот видите. А я знаю. Для нее это будет жутким потрясением и она может даже заболеть...
- Типун тебе на язык, сорока.
Люська затихает, потом вспыхивает опять.
- А как же я?
- Ты хотела учиться на косметолога. Расти надо, а то настоящего мужика не приманишь, упустишь.
- Я уже упустила...
- Значит не доросла.
Она вспыхивает и выскакивает из палаты. Я иду в кабинет профессора. Он встает из-за стола и бережно трясет мою руку.
- Я сделал все хорошо. Склеил тебя, но не спас от самого себя. Если не лень будет написать письмо, то тисни несколько строчек.
Он бережно обнимает меня.
- Спасибо вам, профессор.
- Я еще не поблагодарил тебя за коньяк.
Жена и Катя ждут в вестибюле.
- Все? - спросила Елена Ивановна.
- Да.
- Сначала в гостиницу за вещами, а вечером на поезд в Ростов.
- Хорошо.
Мы садимся в такси и тут в окне больницы я вижу зареванное Люськино лицо. Прощай славная девчонка. Дай бог тебе хорошего, стоящего парня.
Евгения Дмитриевна, мать Елены, сразу у порога начала портить настроение.
- Иван Васильевич, с выздоровлением, вы настоящий герой. Надо же разбиться и так выкарабкаться. О вас в газете написано. Вот смотрите.
Она бежит в комнату и приносит несколько газет. На полосе лицо настоящего Полторанина с усами и заголовок: "Врачи сделали чудо". Почему "чудо", а в прочем, черт с ним. Отдаю газеты теще и иду по комнатам, вглядываясь в каждую вещь, оставленную настоящим Полтораниным и ту чужую жизнь, в которой он жил.
Катя сразу же в свою комнатку, а Елена вся светится от радости. Сначала она ходила за мной, потом ушла на кухню, утащив за собой мать.
В санатории нам выделили семейный номер и мы с Леной как дети волновались за нашу первую ночь. А утром, лежа на моей груди, она сказала.
- Здесь каждый миллиметр тела чужой. Слушай, Полторанин, тебя переделали основательно. Ты он и не он. И характер переменился здорово, раньше был не всегда трезвый, жесткий, а сейчас- мягче и ласковей, совсем не тот.
- Так лучше или хуже?
- Лучше, да еще как лучше.
Она приподнимает голову и смотрит на мое лицо. Потом тянется губами и касается щеки.
- Я тебя люблю, Иван. Поцелуй меня и прижми к себе крепко-крепко.