Дани хохотнул. А Щасливкинд продолжил:
- Вот спросят меня: "Ты был в Иордании?" Я не найду, что ответить.
- Мы подумаем над этим. А сейчас попробуй вздремнуть.
- Ни в коем случае. Я ужасно боюсь проспать переход границы дружественного мне Ирака.
- Ты колюч, как "сабра".
- И так же нежен внутри. Учебник языка иврит, часть первая.
- Но на меня ты за что злишься? Я лишь техническое обеспечение.
- Дани, ты за то, чтоб палестинское государство было или нет?
- Я думаю, им надо дать государство, чтобы хоть на несколько лет они оставили нас в покое.
- А через эти несколько лет?
- Есть шанс, что они проглотят Иорданию и станут нормальным, ненавидящим нас государством. И это много безопаснее, чем иметь их внутри. Только, пожалуйста, не спрашивай меня о будущем статусе Иерусалима.
- Дани, а что толку, если мы и докажем, что русские тем или иным способом поставляют Ираку контейнеры с сибирской язвой? Думаешь, они испугаются?
- Мы не рассуждаем, мы выполняем приказы. Когда разведчик начинает рассуждать о целесообразности задания, ему надо уходить из разведки в частный бизнес.
- Дани... я не хочу с тобой расставаться... я боюсь, Дани...
- Я первым встречу тебя на обратном пути. Клянусь. Ты увидишь меня издалека...
- Дани, ну что стоит пойти на операцию вдвоем? Хочешь, я даже передам тебе командование? Буду твоим подручным.
- Перестань... Ты лучше расскажи мне, только как следует подумав, что особенно раздражает тебя в повседневной жизни.
Щасливкинд надолго задумался, а потом вдруг заорал:
- Фалафельщики! Ты видел, какие теперь питы у них? С детскую ладошку! И при этом удвоили цену! Суют в нее четыре фалафеля, пяток чипсов - и всё! Миллиметра не остается для салатов! Как побитый пес, подходишь после каждого укуса такой питы к стойке и кладешь в нее, сгорая от унижения и страха, кусочек капусты или огурца. Ну ладно, удвоили цену, но не грабьте же! Не унижайте! Жлобы! Мы недавно заскочили с друзьями в маленькую забегаловку при бензоколонке около Гедеры. Арабы там хозяева. Ты знаешь, какую мне питу дали? С колесо моей "Мицубиши"! Я туда столько наложил вкусного и свежего, что чуть не умер от наслаждения! За те же восемь шекелей! А?! Как ты думаешь, могу я после такого есть национальные по форме и содержанию питы?.. Апропо, а как у нас дела с едой?
Дани улыбнулся и, оторвав правую руку от руля, указал ею на незамеченный возбужденным Щасливкиндом небольшой пакет на заднем сиденье машины.
Там оказалась точно такая же, набитая умопомрачительными салатами пита, при пожирании которой от восторга - Боже мой, когда это было? - чуть не умер наш герой в арабской забегаловке около Гедеры...
- Дани, но как ты узнал про мое любимое кушанье?
- Позвонил твоей жене.
- Жене... Золото мое! Так угодить! Нет, я вернусь совершенно другим мужем!
...После еды его наполнили разнообразные картины счастливого возвращения домой...
Растолкал его Дани уже в Аммане.
Они вышли из машины, встрепенулись, потянулись, позевали. Стояла типичная весенняя, похожая на израильскую, прохлада. Но запах был чужим. Вдали суетливо мелькали огни большого города.
- Красивый город Амман? - спросил Щасливкинд.
- Примерно как Петах-Тиква.
Он вдруг резко взял Щасливкинда под локоть и впихнул в бесшумно подкативший к ним "мерседес". Из "мерседеса" кто-то метнулся к "Вольво", мгновение - и машины рванули с места, разлетевшись в разные стороны. На этот раз Дани и Щасливкинд сидели вдвоем на заднем сиденье. А водитель был несомненно арабом - веселым, белозубым, поющим арабом.
Несколько резких, с визжанием шин, поворотов, и "мерседес", вылетев на великолепную трассу Амман - Багдад, помчался со скоростью сто сорок километров в час в чужую ночь, в Ирак, в неизвестность...
- Ну что ж, - сказал Дани, - пора переодеваться.
Ужасно стыдясь и мучаясь от неудобства, Щасливкинд разделся до трусов. В область паха Дани приклеил ему крошечную плоскую коробочку, естественно, той стороной ее, где находилось острие, должное легкими покалываниями удостоверить честность русских мафиози. Или, наоборот, отсутствием покалываний удостоверить их полную бесчестность.
Новая одежда Щасливкинда оказалась копией одеяний духовных лидеров Ирана, занимающих светские должности: серая рубашка со стойкой, черные брюки и пиджак.
- Почему в моей одежде нельзя было?
- Твоя одежда раскрывает твой характер. А этот костюм не вызывает дополнительных вопросов. Не вызывает желания сблизиться. Не вызывает желания фамильярничать. Впору?
- Сшит на меня! Дани, а нет ли противоречия между этим костюмом и моей физиономией?
- Есть, но оно терпимо, тем более, ночью. И замечательно, что ты небрит. И круги под глазами. И страх на лице. Молодец!
- Да, выражение страха мне дается с огромным трудом. А на самом деле, петь хочется!
- Ты еще запоёшь! Обещаю. Кстати, какую песню ты любишь больше всего?
- Понятия не имею. В детстве плакал от пионерских, а сейчас - от сионистских.
- И я. - Дани смутился. - Седой, усталый, всё повидавший, а как услышу "Эйн ли эрец ахерет"...
- Ты удивительно похож на меня, - прошептал Щасливкинд.
- И ты мне нравишься. Знаешь, сейчас много говорят о сионизме, постсионизме. Говорят умно, горячо! А нам с тобой всего-то и надо знать, что есть страна, земля, Родина, которую мы призваны защищать. И всё!
- Как ты прав, Дани! У меня голова порой кружится от любви к ней. А в меня тыкают: кто я - израильтянин или еврей? Левый или правый? Религиозный или нет? Ненавижу эти вопросы, в них столько политиканства, сиюминутности...
Дани, наконец, застегнул на взволнованном Щасливкинде ремень со скромной пряжкой и сказал:
- В этой пряжке фотоаппарат и магнитофон. Они скоро включатся и будут работать без перерыва двенадцать часов.
- То есть, до повешения меня на центральной площади Багдада.
Глаза Дани сузились, и он произнес с незнакомой интонацией:
- Ты идешь на задание, с которым может справиться любой идиот, даже такой, как этот... Гершеле. А на центральной площади Багдада вешают настоящих разведчиков.
- Ты работаешь в Мосаде психотерапевтом?