Речь Захария была прервана стуком в калитку. На дворе слышался топот лошадей, громкие голоса и восклицания:

- Здесь, что ли, жидовин Леон! Скорей иди... во дворец требуют... Целый день гоняли по городу да по слободам. Скорей, скорей... Не прохлаждайся... Дело не терпит. Царевичу больно неможется...

- Царевича лечить? Мне?.. Первый посол! О, Захарий! - с отчаянием всплеснув руками, прошептал Леон.

Старик сурово взглянул на Леона и, наклоняясь к его уху, произнес какое-то слово.

С помутившимся взором, бледный и дрожащий, вышел Леон из хижины Захария. Через полчаса его уже вводили в царские хоромы и смеялись, видя, как испугался жидовин, как трясутся у него руки и ноги.

Никто не знал, какая мучительная драма происходила в его душе, какое страшное словечко шепнул ему старик Захарий.

Когда совсем стемнело и движение на улицах прекратилось, в хижину Захария вошла какая-то женщина. Старик ожидал ее, и хотя поздняя гостья была совершенно закутана, он узнал ее и, подобострастно кланяясь, сообщил:

- Твое желание исполнено... Он согласился... Трудно было мне, ой, трудно!.. Уж и постарался я для твоей милости.

- Хорошо, хорошо! Вот твои деньги, получай... Но помни: если хоть слово скажешь, если взглядом докажешь - и ты, и все отродье твое дня не проживут.

Таинственная посетительница бросила горсть золота на стол и, круто повернувшись, вышла из хижины.

Захарий с жадностью считал блестящие монеты, и глаза его алчно сверкали. Это был только задаток, а в будущем он получит еще больше, если только не сглупит Леон... Впрочем, в руках старика находилось надежное орудие, и он умел им пользоваться.

Таинственная посетительница, гречанка Ида, возвратилась домой никем не замеченная.

Она торопливо шла ко дворцу и время от времени, как бы в ответ на просыпавшиеся укоры совести, шептала:

- Она и не узнает ничего!.. Не ее это дело! Птенчик мой... царское дитятко будет царем, а не молдаванскому отродью на престоле сидеть... Не для себя делаю... Нет тут греха, нет!.. Вклад большой к Троице внесу... Помоги, Господи, помоги!

Глава XIII

ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННАЯ

И сама была не рада Зина, что так полюбился ей Артемий. Она краснела при его появлении и ревниво следила за ним, если он смеялся с другими девицами. После того свидания в саду, когда Зина пришла вместе с Настей и, оставив ее с царевичем, сама болтала с Артемием, молодые люди долго не виделись.

Иван III посылал Артемия в Рязань к одному из воевод с важным поручением, а Зина ухаживала за больной приятельницей и проводила у ее постели все свободное время.

Девушки и прежде любили друг друга, а теперь сжились как сестры, хотя многое было у них различно: и характеры, и самый строй мышления, потому что Зина испытала много больше, чем кроткая Настя, выросшая в тереме, среди мамушек и нянюшек и относившаяся к своей доле как к заслуженному наказанию.

- Что царевич? Лучше ли ему? - трепетно спрашивала Настя, крепко целуя веселую подружку, забежавшую в ее светлицу через несколько дней после первого посещения лекаря Леона. - Скажи, Зина... Уж я ждала тебя, ждала...

Настя начала вставать с постели, но была худа и бледна. Ее душа страдала еще больше, чем тело, и она нетерпеливо стремилась в обитель, чтобы схорониться там навеки. Но боярин Холмский все не возвращался, а без согласия отца девушка не смела уехать к тетке своей Агнии, состоявшей настоятельницей монастыря.

Настя знала, что с приездом отца ей грозит много тягостного, так как ее тайное свидание с царевичем стало предметом сплетен при дворе и в городе. Не простит боярин срама, павшего на его голову; не вымолить у него прощения ни дочери, ни сестре Татьяне. На обеих гневается он шибко и суровую думу думает. Но не о себе печалится бедная Настя. Все ее мысли, все заботы - там, возле царевича, куда заказаны ей пути, но куда властно рвется любящее сердце.

О, как бы она лелеяла царевича, как бы преданно служила ему, ухаживала за ним!.. Она охраняла бы сон его; она не допустила бы к нему ни ворога, ни лихого человека; она бы жизни своей не пощадила, только бы выздоровел он, желанный, прекрасный...

- Зина, подруженька, что же молчишь ты! - жалобно повторила Настя, обращаясь к гречанке. - Скажи мне, лучше ль царевичу?

- Так же все, Настя... так же! - уклончиво отвечала Зина.

- Не хочешь ты мне правды сказать!

- Ай, Настя, как не хочу! Сама знаешь, как я тебя люблю. Душу бы отдала, не пожалела. Что же, если радостного нет, а только горестное.

- Горестное?! Хуже ему? Ах, не томи ты меня, Зинушка! И так истомилась я, истерзалась. Ночь придет - сна ни в одном глазу. Так до утра нынче перед иконою простояла. Да и то... Ах, Зинушка, вымолвить страшно: молиться не могу...

- Господь с тобою, милая! Какое слово сказала! Молись, молись, авось твоя молитва страдальческая дойдет до Бога... Говорят, что недужный горячее Бога просит, чем здоровый да счастливый...

- Где уж мне, грешнице!.. Нет, Зина, сил не хватает!.. Творю молитву, крещусь, а перед глазами он... он... Сладкие речи шепчет, говорит: "Там соединимся!" Зовет с собою... Ах, кабы знал кто, что я испытываю... как обливается кровью мое сердце.

Зина хотела сказать что-то, но Настя продолжала с волнением тихим дрожащим голосом:

- Под утро заснула я и вдруг... Ах, девушка милая, и сказать боюсь... Приснился мне он... Худой стал, тощий, а глаза горят, словно звезды. Взял за руку... шепчет... Ах, Зина, что говорил он, что говорил!..

- Что же, Настя?

- Поклянись, Зина, что не выдашь никому!.. Поцелуй крест... Боюсь я за царевича... Ой, боюсь... Он сказал мне, - понижая голос, продолжала Настя в нервном возбуждении, - что вороги окружают его... что его уморить хотят... Он просил спасти его... Умоляет, плачет... А сам... сынка своего за ручку держит. Его, говорит, пожалей... Ох, Зинушка, он и ворогов своих лютых назвал...

- Кого же? Кого? - проникаясь ужасом, прошептала Зина.

Настя отрицательно покачала головой.

- И сказать страшно, девушка... Обмерла я вся, похолодела и от робости проснулась. Не первую ночь вижу я его во сне, а только так ясно не бывало. Как еще позвали жидовина к царевичу, с той ночи и стал он мне сниться. А сегодня...

- Скажи, Настя. Я не выдам тебя. Я помогу... Неужели изменю я крестному целованию?

- На жидовина он... Да еще... Нет, нет, Зинушка, даже тебе сказать не смею!

Несколько мгновений обе девушки молчали, подавленные невысказанным, но понятным подозрением. Время было жуткое и опасное. Донос, а за ним пытки и казнь, никого не миновали бы, и каждый ходил и говорил с осторожностью, близкой к робости.

- А сегодня, - начала рассказывать Зина бойким голосом, - царь изволил потребовать жидовина к себе, бояр созвал и служилых всех и грозно приказывал, чтобы царевича хорошенько лечить...

- Государыня тоже была там?

- Была, как же, Настя, была она, и думку, сказывают, государю дала, чтобы постращать жидовина и чтобы бояре все слышали. Лекарь, видишь, сказал, что надо царевича травным варевом поить, а Елена Стефановна плакать начала, что изморит-де царевича... так вот царь-батюшка...

- А София Фоминишна говорит: надо поить варевом? Да? Да? - горячо спросила Настя, и лицо ее все вспыхнуло.

- Опомнись, Настя! - с испугом прошептала Зина.

- Не могу я, не могу! Не дам я им извести царевича, не позволю! Я к царю пойду. Пусть казнить велит, пусть в темницу бросят меня. Я скажу ему... Сон... в руку.

Настя задыхалась, и капли пота проступали на ее лбу. Зина успокаивала ее, убеждала, но девушка мрачно внимала речам подруги. Подозрение, основанное на фактах, подмеченных чутьем любящей души, и связанное с ночными видениями, придавало ей непоколебимую уверенность. Она слушала рассказ Зины и горько усмехалась, удивляясь наивности гречанки.

- Царь позволил жиДовину сварить лекарство для царевича, но приказал на дворовой кухне, при чашнике и при других чинах... не иначе. А как будет готово, то чтобы сам жидовин попробовал. Без того не дадут царевичу... Сама государыня такой совет дала...