Егор и Ира смотрели на нее, разинув рты. Сашка со смаком откусила бутерброд:

– Да вы ешьте... Чай стынет. Я вам всячески желаю счастья. Не обижайся, Ира, штаны и свитер я тебе верну... потом.

Они молча смотрели, как она ест. Сашка выпила свой сок, допила кофе, промокнула губы салфеткой и поднялась:

– Пока, ребята. Не поминайте лихом.

– Ты не поняла... – начал Егор.

– Ты лыжи так и не купил?

Егор молчал.

– Жалко, – сказала Сашка. – Уже зима на исходе... Ну, я пошла.

Кажется, они продолжали смотреть ей вслед, даже когда дверь за ней закрылась.

Наступила весна.

По Торпе бежали ручьи, виляли среди булыжников, и в глубоких лужах покоились размокшие кораблики. Сашкина жизнь изменилась совершенно; возможность уединенно обитать в своей квартире, сидеть вечерами за столом-конторкой и читать, перечитывать, просто думать в тишине, глядя, как горят фонари на улице Сакко и Ванцетти – одна эта возможность стоила недешево, и Сашка высоко ценила свой новый статус.

Она не ходила на лекции – для нее было составлено индивидуальное расписание, она спала до десяти часов, потом пила кофе, сварив его здесь же, в своей мансарде, на маленькой электроплитке. Потом раскрывала тетрадь, где Портнов расписал для нее задание, и бралась за работу.

Сперва – текстовой модуль. Как Сашка ни старалась – ни один из «смыслов», случайно явившихся ей во время работы, не мог претендовать на роль «фрагмента вероятного будущего». Потом – понятийный активатор; Портнов требовал, чтобы Сашка прорабатывала его письменно, то есть вытягивала в одну цепочку все доступные ей последовательности и связи. К двенадцати часам дня строчки начинали сливаться у Сашки перед глазами; мелко исписанные тетрадные листы переставали гнуться, и, наклонившись к ним, можно было ощутить нежный запах пасты, которой заправляют шариковые стержни. Сашка вдыхала этот запах и, улыбаясь, думала о величайшей гармонии мироустройства, о красоте логических построений и золотых искорках случайностей, которые появляются внезапно, ниоткуда, чтобы осветить – оттенить, подчеркнуть – бесконечную точность и правильность информационной картины мира.

Потом она шла гулять по городу Торпе. Прохожие смотрели на нее – кто с удивлением, кто с опаской, кто с жадным интересом; Сашка скоро привыкла к этим взглядам и перестала их замечать.

Речка вышла из берегов и снесла деревянный мостик. Вылупились листья из почек. Сакко и Ванцетти стояла, окутанная зеленым липовым дымом.

Первокурсники натыкались на дверные косяки, пытаясь пройти в дверь. Со стороны это выглядело смешно и жутко.

Сашка записывала задания в особую тетрадь – чтобы не ошибиться. Чтобы по ошибке не сделать лишнего. Портнов по-прежнему не позволял ей самостоятельно работать со словарем – Сашка дорывалась до книги только на занятиях, под личным Портновским присмотром.

Она давно вернула свитер и брюки девочке Ире. Повышенная стипендия дала ей возможность прикупить кое-что в местном универмаге – не высокая мода, конечно, но и в обносках ходить больше не было нужды. В парикмахерской напротив универмага ей сделали стрижку «каре»; договариваясь с молоденькой парикмахершей, Сашка вспомнила Валеру, который учился на третьем курсе, когда она, Сашка, только пришла в институт. «Тебе стрижку «каре» и помаду поярче»... Где теперь Валера, кто и чему его учит?

Она подкрасила губы карамельно-розовой помадой и осталась, в общем, довольна своей внешностью. Физрук Дим Димыч, всегда относившийся к Сашке со сдержанной симпатией, теперь будто впервые увидел ее; то требовательный и даже крикливый, то растерянный и недовольный собой, физрук уделял теперь Сашке больше внимания, чем всем девушкам группы, вместе взятым.

Сашка отвечала на его энтузиазм приветливым равнодушием.

У квартирной хозяйки на первом этаже был телефон. За небольшую плату Сашка могла звонить домой, когда вздумается, и не ходить для этого на почту, и не сидеть в очереди.

– Ма, привет! Это я!

Сашка сразу клала трубку, если на звонок отвечал Валентин. После нескольких раз мама раскусила нехитрый фокус.

– Ты с Валей что, говорить не хочешь?

– Почему?

– Да перестань. Не хочешь – не говори. Твое дело.

– Я... тут связь плохая.

– Понятно.

– Как у вас там дела? Как малой себя чувствует?

– Хорошо.

– Все нормально?

– Нормально, да. А у тебя?

– И у меня нормально... Ну, пока.

– Всего хорошего.

Первое время после таких разговоров Сашка впадала в депрессию и даже плакала. Вести о том, что ребенок здоров, всякий раз делали чуть легче камень на ее душе. Но тон, которым с ней говорила мама, был совершенно убийственный. Отрешенный, чужой.

Наступил апрель; мама смягчилась. Даже несколько раз сама позвонила хозяйке и попросила позвать Сашку. Звонила она по вечерам, как раз тогда, когда Сашка сидела над активатором. Выныривать из работы было так неприятно и трудно, что Сашка попросила хозяйку никогда не звать ее к телефону.

– Ма, я сама буду звонить. Тут просто неудобно... понимаешь...

– Хорошо. Жду звонка.

С каждым днем делалось все теплее. С утра до вечера в синем небе над Торпой светило солнце. Сашка бродила одна, в хорошем настроении, и однажды, возвращаясь домой, встретила Дениса Мясковского.

Тот ждал ее у крыльца со львами. Явно ждал. Рассеянно гладил по морде того из каменных стражей, который казался веселым.

– Привет. Ты ко мне?

– Нет. У меня окно между двумя индивидуальными... Решил пройтись.

– Ну, гуляй, – Сашка вытащила из сумки светлый ключ с тяжелой бороздкой.

– Погоди. Пару слов.

Сашка обернулась к нему.

Денис в последние месяцы оброс бородой, не очень густой, но курчавой. Борода прикрывала его мягкий подбородок, отчего Денис казался мужественнее и старше.

– Костя ушел от Женьки.

– Что?

– Ушел, теперь у меня живет. Вот уже три дня. А ты ничего не заметила.

– А почему я должна замечать?

– Тебя вообще в институте не видно, – будто не слыша ее, продолжал Денис.

– Правда? Никто не жалуется. Никто из преподавателей, я имею в виду.

Денис покачал головой: