Татьяна:
- У меня зять - охвицер, сражается с врагом, скоро мать навестит!
У Гаврилы мельница сгорела, занялась от соседского хлева. По правде сказать, погоревали по этому случаю люди - горсть зерна смолоть негде. Гаврила теперь по всякому случаю вспоминает, как выручал людей в беде, а у самого амбар трещит от зерна.
Перфил пустил слух по селу, - он, мол, тоже выручил людей, припрятал в овражке от немцев семь коней, чтобы не постреляли, страху сколько натерпелся, и всякий раз при этом добавлял:
- Если б дозналась гестапа, знаете, что бы мне было? Вздернуть могли!
Мусий Завирюха переспрашивает:
- Сколько, говорите, коней припрятал Перфил от немцев?
- Семь...
Рассмешили Мусия, казалось, смеялись борода, брови, даже лохматая шапка...
- Вдвое меньше, чем от нас.
И, чтобы подтвердить свою мысль, задал вопрос:
- Почему же пастуха Савву с фермой не взяли в "окружение"?
События прояснились, все знали: Перфил с Гаврилой подслуживались к старосте. Мусий Завирюха помог прояснить кое-какие темные дела на селе. Люди тянулись к Мусию, что к отцу родному. Все чаще слышались выкрики вот кому быть во главе колхоза! Вот кто выведет село из землянок! Пока Павлюк вернется из армии...
Мусий Завирюха шагает с пожилыми друзьями своими к теплой земляночке. Иль ему привыкать? С чего вы взяли, что он соблазнится светлицами полицая или старосты? Арсентий и Аверьян берут Мусия под руки. Салтивец с Келибердою ведут коня. Женщины, перегоняя друг друга, бежали впереди с мисочками, весело гомонили. Чувство беспомощности как рукой сняло, все почуяли запах весенней пашни. Поле зовет!
Мусий Завирюха шел улицей - хоть глаза закрывай! Куда ни глянешь сердце разрывается.
...На этом пепелище я же на свадьбе гулял, вишневый садик - тенистый заслон - стоял вокруг хаты, теперь одни головешки торчат...
Снега набухли водой, лоснились под солнцем черные склоны, пробуждалась после зимней спячки пашня, по горе синей грядой вьется лес, когда-то таинственный и грозный... Когда-то!
По раскисшей степной дороге медленно двигался обоз, кони хлюпали копытами, натужно вытягивая шеи. Необычный обоз и люди необычные - хмурые, обросшие лица, сосредоточенный взгляд, на шапках наискось пунцовые ленты. Партизаны возвращались к родному очагу. А очага давно уже нет, враг испепелил хаты, уничтожил семьи, на челе тревожная дума - как основать новую жизнь? У кого руки нет, у кого ноги, в жилы въелись осколки, а сколько понадобится, чтобы на месте пожарищ расцвела жизнь!
На возах с домашним скарбом, подушками, одеялами женщины с детьми, девчата... Не прежние полольщицы и вязальщицы - закаленные в кровавой сече лесные мстители.
Галя правила лошадью, брови нахмурены, лицо обветрено, взгляд блуждающий, вслед за милым, должно быть, летит девичья дума.
Текля сидела рядом в коротком белом кожухе, из-под шапки выбилась русая прядь, дышала полной грудью весенним воздухом, смотрела на широкий мир. Необычайное возбуждение охватило все ее существо, когда остались позади лесные чащи, родные боры, овраги, так долго служившие им надежной защитой.
Светлый простор перед глазами, непривычный, манящий, не надо скрываться, осторожничать, весеннее солнышко над головой... Красная Армия в огне и громе гнала гитлеровцев на запад. Павлюк, Марко, Сень пошли в армейскую разведку, обстрелянные смельчаки давали обещание загнать врага в его берлогу и там добить. А разве они, подруги, не доказали свою боевитость? Или они не обстреляны, не умеют владеть автоматом, не проверены в разведке? Но, однако, вынуждены были подчиниться приказу, вернуться в село. Кто же иначе засеет землю?
Чем ближе к селу, тем молчаливее делались люди. Мавра натянула платок на самые глаза - чтобы не резало яркое солнце, может, еще и потому, чтобы не видно было слез.
Родное приволье открылось взору. Миновали бригадное поле, на котором Текля растила зернистую пшеницу, прославившую Буймир, поблескивали заросшие бурьяном взгорки. Растают снега - к полю и не подступишься, усеяно снарядами, минами.
Тоска брала смотреть на сожженное село над Пслом, один церковный шпиль блестел на солнце. На месте школы, Дома культуры, фермы - одни руины... Редко где стояли хаты. Из-под земли курился дымок - в землю зарылось село.
Чернобородый кузнец Повилица, хмуро молчавший всю дорогу, решил, верно, что пора поговорить откровенно то ли с людьми, то ли с самим собой, облечь в слова тайно выношенную мысль:
- Основа жизни - кузня и плотницкая!
Выдавив из себя эти слова, удрученно уставился в землю: сколько железа перемял на своем веку! А теперь как одной рукой с огнем управишься?
- А голова на что? - откликается Родион живо и решительно. - Знания, опыт! Кто за порядком приглядит, пока вырастут молодые кузнецы, кто их научит, надоумит?
Овчар Голивус подбадривает приятеля:
- Работы непочатый край! Будешь руководствовать в кузнице!
Повилица бросает мрачный взгляд на овчара: не было бы у меня ноги, а то рука! Хорошо, мол, тебе...
Родион тоже припадает на ногу, но кость у него не задета, мина порвала жилы...
- Как буду полоть, копать, - горюет Галя, - пулей прошило ногу.
Нет среди лесовиков человека без заплат...
Торжественный день, необычный! Все село выбежало встречать партизан. Сквозь огонь и смерть прошли, а вернулись-таки в родные места. Не один гитлеровец нашел себе могилу от партизанской руки!
Распахнулись сердца... Встречали хлебом-солью, всюду сияющие лица, вопли и причитания...
В просторную землянку набилось полно народу, Мусия Завирюху посадили на почетное место, Родион рядом с командиром, - а где же ему быть? Меж горелых стояков мужественные усачи Повилица с Голивусом. Судьба опять свела друзей вместе, все они тут, седые бороды - Мусий, Арсентий, Салтивец, Лука, Аверьян, Келиберда... Правда, нет пока с ними пастуха Саввы. Не сон ли это? Не могли наговориться, насмотреться друг на друга. В землянке пахло плесенью, да что до того друзьям, они сидели за сбитым из неоструганных досок столом и вели задушевную беседу. Мусий Завирюха притягивает все мысли, чувства и взоры... Поучает людей, как далее жить. И немудрено. Кто, как не он, твердил неустанно, что советская земля непобедима? Пришли светлые дни, не надо кривить душой, подчиняться старосте, тая в себе смертельную ненависть к врагам.
- А кто пошел против нас, тот теперь воет волком да рыщет по оврагам, - имея в виду Селивона, заключает речь командира Родион Ржа.
Не обо всех славных делах отряда помянул Мусий Завирюха, и Родион, не теряя времени, пополняет сведения односельчан о лесных героях. Кто мог думать, самые смирные хлопцы на селе Марко, Сень...
Пополняет, разумеется, так, чтобы слова его не долетали до Мусия, который не переносил похвальбы. Хотя слово-другое и застряло в его мохнатых ушах...
Само собой разумеется, землянка не могла вместить всех, народу набилось - негде яблоку упасть. Всяк тащил партизан к себе.
На столе дымилась горячая картошка, похрустывали огурцы на зубах, пряно пахло всякой квашеной снедью, по которой так соскучились партизаны. Хорошо хоть у Арсентия уцелели кадки с капустой и огурцами - бомба на огород упала и завалила погреб, у многих немцы порубили кадки с соленьями. Люди наслаждались духовитым хлебом, конопляным маслом. Что бы ни ели партизаны, все обильно подсаливали, то и дело подкладывали капусты, луку. Буймирцы давно извлекли из тайников спрятанные от немцев припасы. Ходила по кругу чарка, не без того. Шум стоял в землянке, клубами валил густой дым. У Родиона свои соображения: придет час, вернутся односельчане из-под Берлина, тогда уж нам примолкнуть придется. Поэтому он спешит поведать о прославленном партизанском командире Мусие Завирюхе.
- Как сядет на коня - генерал, да и только! Какой ни будь бой, чтоб он изменился в лице?! Ни вот столечко! Голос как гром! Текля тоже с ним на смертной линии стояла...