Старая хата полна уюта, человеческого тепла. Бабка Мотря, проходя мимо и глядя, как хозяева хаты на дитя любуются, рада от души:

- Бог людей дитем благословил...

Лизавета примеряла платьице ребенку, приговаривала:

- Ты мой цветочек... Неужели мы тебя не оденем, не обуем? Теплую одеженьку справим на зиму. А как станешь ходить, пошьем валеночки, чтобы в тепле была обмороженная ножка.

Души не чают в ребенке, есть о ком заботиться, по рукам, как по волнам, дитя ходит. Весело в доме стало. И уже отец мастерит тележку, придет лето - забава ребенку.

...Вечерняя пора настает, домой тянет, уже близко дом, сердце так и прыгает в груди: мать на пороге, малышка радостно встречает, и плачет-то, и смеется, так вся и тянется. Незабываемая минута!

Матери все мерещится, что хотят враги разлучить ее с малышкой, просыпается среди ночи, склоняется над ребенком.

- Чтобы я тебя отдала кому! Моя ты касаточка, сердцем приросла к тебе. Только бы ворога Красная Армия доконала. А там выходим тебя, вырастим... Разумной да крепенькой, мастерицей на все руки...

...Малого, беспомощного ребенка спасли люди, отогрели... А может, и ребенок людей?..

Вовек не угаснет материнская любовь на земле - пока солнце не погаснет, ибо тогда остынет земля.

5

Мусий Завирюха вернулся в родное село, на опаленную землю. Навстречу ему, будто родного отца завидев, бежали матери с детьми, радуясь и плача в одно и то же время. Насмотреться не могли, налюбоваться на пышнобородого воина, а он - при всех орденах и медалях - стоял посреди улицы, низко кланялся миру. Размахивал мохнатой, перевитой красной лентой шапкой, проникаясь горем и болью односельчан.

...На пожарище обрушенная печь стоит, на уцелевшей ее стене задымленный подсолнух радует глаз - солнечное соцветие, созданье девичьей руки, а самой дивчины уже нет на свете, погибла от немецкой пули.

Душевным теплом опахнуло Мусия Завирюху родное село, согрело, но и растревожило.

Уничтожено все достояние трудовых рук - клуб, школа, фермы, - полсела выгорело, в оставшихся хатах потрескались стены, выпали из гнезда матицы.

Кто измерит глубину материнского горя, перенесенных людьми обид.

Женщины обступили Мусия Завирюху, воспряли духом, полны надежд...

Садовник Арсентий торопливо ковыляет по улице навстречу Мусию. Как упали друг дружке на грудь, примолкли люди, присмирели, - только и видно было, как содрогались костлявые плечи. Арсентий не плакался, не жаловался, без того видно: искалечили человека, чуть с белым светом не распрощался. Подоспели бородачи-плотники Аверьян, Келиберда, Салтивец, пасечник Лука просветленные, лохматые, в слезах, - а сколько закадычных друзей враг загубил, не о них ли теперь дума?

Варвара Снежко с Жалийкой вышли на ту пору с ведрами по воду, увидев Мусия, заволновались, начали причитать:

- А мы-то хоронили вас, оплакивали. В немецких газетах писали, отряд Мусия Завирюхи загнан в болото, в непроходимые чащи, нашел себе там могилу...

Право же, развеселили своими причитаниями командира, Мусий Завирюха ни в воде не тонет, ни в огне не горит!

Гнедой конь, что стоял под седлом поодаль, бил копытом землю и лизал снег, двинулся, к всеобщему удивлению, в толпу, положил голову с белой метиной на плечо Мусию - напоминает о себе, улица поражена, - кто сует коню присоленный ломоть хлеба, кто свеклу, рады приветить и коня и всадника.

Женщины еще не выплакались, не все горе свое выложили Мусию Завирюхе, не отпускают его. К ним присоединились Хима Кучеренко с Меланкой Кострицей и Веремийкой.

- А где же наши соседки дорогие, неутомимые труженицы Мавра с дочкой? А как жить будем и работать? В хозяйстве калеки одни, развалины да пожарища.

Чудные эти женщины! Мусий Завирюха уверен - недалек час, когда земля опять даст буйный урожай, зацветут сады, огороды. И озеленят землю неутомимые женские руки.

Платки сбегались со всех закоулков, и Мусий Завирюха посреди говорливой улицы, пышнобородый, мужественный, неунывающий, подбадривает женщин:

- Придется нам подумать о том, как помочь Красной Армии урожаем, чтобы скорее добила врага!

Сказал привычным, деловым тоном, со свойственной ему решительностью.

Простые эти слова всё поставили на место, - уже не мучило чувство растерянности, не разбегались беспомощно мысли, когда порой отчаяние брало.

Арсентий и Аверьян, как и следовало ожидать, стали на страже очередных задач, принялись успокаивать улицу:

- Трудностей нам бояться? Мы что? Мы советские люди? Или как?

Бесхитростным словом, за которым чувствовался твердый характер, бородачи окончательно завоевали сердца односельчан. Гора с плеч свалилась, печали будто ветром сдуло, вернулась уверенность в своих силах, даже маловерам перелилась в жилы.

Женщины вдруг засуетились, - человек с дороги, устал, хата сгорела, приютиться негде, а мы ему голову морочим! Наперебой зазывали Мусия Завирюху отведать горячего борщика.

- Навестите мою земляночку...

- ...и мою...

- ...у меня есть где и конька поставить...

По-другому заговорили, уже не тужили, - а где ж наши светлицы?

...На месте сгоревших хат копали землянки, соседи помогали погорельцам. Под снегом земля оттаяла, таскали из блиндажей бревна, настилали верх, вмазывали стекла. Разбирали печи, ставили плиты, теплая земляночка согревала душу.

Мусий Завирюха подбадривал соседок:

- За лето-другое вылезем из земли!

Соседки поражались - видно, имеет силу в руках человек!

Мусий не стал говорить, что у него была встреча с секретарем райкома Нагорным. Разговаривали долго по душам, остро чувствуя порой свою беспомощность - ненасытная орда вытоптала, уничтожила все наши труды, - у каждого в памяти цветущий Буймир. Погоревали, вспомнили тучные поля, обильно плодоносящий сад. Хорошо, что хоть племенной скот спасли, отправили за Волгу. Надо восстанавливать сельское хозяйство - а чем и как? Говорили о нуждах села, о планах, тракторах, инвентаре, о семенах... Чем сеять и как сеять? Что восстанавливать в первую очередь (ферму не успеем, школу частично - приведем в порядок несколько классов), понадобится пропасть строительного материала. Нагорный все старательно записывал. Что касается железа, его всюду полно валяется, только успевай подбирать...

...Резвый конь разбивал затянутые ледком лужи, мчался наперегонки с ветром, всадник посматривает по сторонам, развевается прокуренная борода, алеет среди снежных покровов красная лента на шапке Мусия Завирюхи.

Нагорный не прибегал в беседе с Мусием к газетным выражениям, привел лишь, к слову, одну мудрую поговорку: захотят люди - и на гору втащат, не захотят - и с горы не спустят... И эта поговорка застряла у Мусия в голове, потому-то он теперь и объявил односельчанам:

- Неужели мы так беспомощны?.. Советская власть дает нам лес на восстановление...

Больше ничего не сказал, и без того ясно: у нас что, рук нет?

Люди подбивали Мусия: у старосты, мол, просторная хата... Селивон припрятал свое добро по хуторам, сам неизвестно куда делся, не то с немцами бежал, не то отсиживается где-то, выжидает, пока немцы отобьют наступление.

- Не дождется! - сказала Жалийка, и все с ней согласились.

В доме одна Соломия. Санька тоже исчезла из дому, люди видели, как она на станции каблуками выбивала да припевала:

Бей, боты, выбивай, боты,

Командир роты купит мне еще боты!

Развлекала красных бойцов, что собрались на платформе. Один на баяне играл, остальные смотрели, как притопывала, кружилась веселая девка.

- Говорят, подалась с эшелоном, вызвалась присматривать в госпитале за ранеными.

- Такая не пропадет, - глубокомысленно заметили соседи.

Полицай Тихон тоже исчез, в просторной хате остался Игнат Хоменко с женой. Не до гулянок стало, повесили носы, поговаривают на людях:

- Наше время такое, что отцы не отвечают за детей, а дети за отцов!