И я опять выбрал одиночество. Не было смысла проповедовать глухим, а тот, кто хотел услышать, тот сам находил меня. Лишь однажды в Париже у меня завязался серьезный спор с одним русским философом, которому, правда, была неизвестна моя судьба.

Помню, заговорили мы о добре и зле, и он убеждал меня: "Поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле, раскрывай в себе чистую совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло в ад и создавать адово царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых".

Услыхав эту искреннюю проповедь человека, которого Провидение уберегло от того, чтобы увидать разорение собственного дома, я замер, пораженный его утопическим красноречием.

Мы прогуливались по набережной Сент-Луи, откуда открывался прекрасный вид на собор Нотр-Дам. Река у наших ног отсвечивала всеми оттенками перламутра, а дома и кроны деревьев, росших у самой воды, окутывала золотистая дымка, как на полотнах импрессионистов. Я и сам казался себе здесь размытой, потерявшей очертания фигурой, игрой свето-воздушной среды на пейзаже Моне. Не было ничего более неорганичного окружающему, чем то, что мой спутник вынуждал меня произнести.

Бороться со злом в себе или нет - это трудный выбор, но посильный каждому, следующему путем веры. Но способствовать просветлению и творческому преображению злых, да еще упорствующих во зле, находящих ему оправдание в неких укорененных в веках и произвольно заданных якобы высших целях?

- Кто я такой, чтобы создавать адово царство? И по силам ли подобное смертному? - спросил я моего спутника. - Да и чем прикажете способствовать просветлению и преображению злых? Словом? Непротивлением злу насилием, как призывает Толстой? Непротивлением тому, кто приходит к тебе отнять жизнь твоих близких, разорить твой очаг? Нет уж, позвольте мне уничтожить врага, а быть ему в раю или в аду - определит Господь. Так же, как и я сам отвечу в Судный день за свои дела. Но если не уничтожать зло - значит, способствовать созданию адова царства на земле.

И я рассказал ему то, что видел в 1905 -1906 годах в Баку, Зангезуре, в Тертере...

- Но почему так... происходило? - с трудом выговорил он.

Излагать даже вкратце историю армян мне не хотелось. Меня давно поражало в русских, что они совсем не знали народы, которых собрали, завоевали, соединили в одну страну, называемую Российской Империей. Они благоволили к тем, кто, как им казалось, становился похож на них, укреплял и поддерживал общие государственные задачи, и не вникали в то, что у сегодняшнего союзника, заверяющего в вечной преданности, могут быть отличные от твоих замыслы и свои собственные виды на тебя.

- Так происходило, происходит и будет происходить, - отвечал я, потому, что армяне в руководящем ядре своем сохраняют в веках преемственность целей. Их мессианская идея - Великая Армения от моря до моря. Разве не так бредил Ричард Львиное Сердце Иерусалимом? Разве не так кто-то грезит в России о Константинополе-Царьграде? А евреи мечтают о Палестине? Если мечты и грезы эти выливаются в поэзию, в философию, в творчество - это одно. А если в руки берут меч и отправляются воевать? Мы кавказские турки - исконные жители Закавказья. Мы подвергались завоеваниям, но не стремились завоевать других. Нам не нужно чужой земли, но на своей мы имеем право жить спокойно, не опасаясь, что кто-то придет резать и насиловать наших детей, жен и сестер... А если все же придет, уж позвольте мне взять в руки меч, а не проповедовать врагу просветление и преображение.

- Да, да, - он смутился и виновато посмотрел на меня. - Мы, бывает, действительно живем на вулкане и не знаем об этом.

Я не стал добавлять, что и не хотим знать...

Когда все обвалилось в 17-м, в холодном и голодном зимнем Баку, раздираемом распрей между большевиками и дашнаками, заваленном трупами мирных жителей, я получил от него с оказией письмо из Петрограда. Наряду с кратким описанием того, что они пережили за две революции, он сообщал о расстрелах без суда многих его близких друзей и о том, что только теперь по-настоящему понял меня. Он собирался в эмиграцию.

После мартовских событий 1918 года случайно столкнулся с Алимардан беком на улице около черного обгорелого остова "Исмаиллийе". Я уже знал, что его арестовывали. Сам я все эти четыре "черных" дня прожил в Мардакянах. Меня не искали только лишь потому, что я недавно вернулся из Мешхеда и об этом в Баку практически никто не знал. Мне теперь следовало быть очень осторожным в городе: оказаться убитым на месте - о подобной участи человек с моей репутацией среди армян, - а именно они под разными масками правили теперь бал в Баку, - мог только мечтать.

- Что намереваетесь делать? - спросил Алимардан бек.

- То же, что и раньше... - коротко бросил я. - Собираю отряд. Если не научимся воевать, нас сомнут.

После краха империи Алимардан бек возлагал надежды на мировые державы, которые должны были поддержать независимую Закавказскую федерацию по типу Швейцарской и общий с грузинами и армянами сейм, что, по его мнению, сняло, хотя бы на время, взаимные территориальные претензии.

- Аль-джаннат тахте ал-золал-уль-юфь*, - сказал я ему по-арабски.

______________ * Рай находится под тенью сабли.

Он посмотрел на меня очень внимательно: - Чью саблю вы имеете в виду?

- Надо в кратчайшие сроки создавать мусульманскую армию, - ответил я. Надеяться не на кого. Турция побеждена. Солдаты в Европе бегут из окопов. Нас некому защищать. Это должны делать только мы сами. Иначе здесь воцарятся армяне, неважно - дашнаки ли, или большевики... Никакая федерация с ними невозможна.

Алимардан бек печально посмотрел на останки "Исмаиллийе"...

- Самое ужасное, если в результате бакинских событий здесь упрочится большевистский режим, - заговорил он, - это здание - только начало, они планомерно займутся уничтожением всех наших ценностей...

- И народа, Алимардан бек, и народа... - резко продолжил я.

Двое прохожих оглянулись на нас. Мне следовало немедленно уходить. Топчибашев уловил мое беспокойство.

- Вам больше не следует открыто появляться в городе, - сказал он. - А если понадобится моя помощь, можете рассчитывать на меня.

- Мне не нужна помощь. Но вот чтобы вооружить дееспособный отряд необходимы немалые средства. А наши богачи предпочитают просаживать целые состояния в казино, тратиться на камешки для певичек... Армянских же толстосумов дашнаки обложили настоящим оброком. И попробуй не заплати! - с горечью заметил я.

- Понял вас и подумаю над этим.

Мы распрощались, и я нырнул в утопающие в грязи, узкие переулки, ведущие к Старому городу.

В апреле большевики объявили свою власть в Кубе. Совершенно не разбиравшееся в политике население ждало от любой власти только порядка, прекращения грабежей и убийств. Однако сразу же вслед за этим начались конфликты с лезгинами. Руководитель большевиков Давид Геловани бежал оттуда, а 1-го мая две тысячи дашнакских зинворов под началом Амазаспа окружили город и начали обстреливать его из пушек и пулеметов. Это у них называлось борьбой за установление советской власти, хотя иначе, чем карательными, их действия охарактеризовать нельзя.

Сам Амазасп, как донесла мне разведка, выступая в Кубе перед остатками перепуганных жителей, говорил только о том, что он герой армянского народа и защищает его интересы, а в город пришел, чтобы отомстить за убитых лезгинами армян и уничтожить всех мусульман от Каспийского моря до Шахдага и жилища их сравнять с землей...

У меня на то время собралось всего сто дееспособных бойцов. Силы были явно неравные, но мы все равно поспешили ударить хотя бы по дашнакским тылам. Тем более что Алимардан бек выполнил обещание, и мы получили помощь в покупке оружия.

Они ехали в Кубу на поезде, и на всем пути следования вдоль полотна железной дороги не осталось ни одного мусульманского села. Страшный кровавый след тянулся за ними, и, казалось, чем сильнее они зверствовали, тем острее у них вырастали клыки.