- Мы очень скоро убедились в этом... - с горечью продолжил подполковник. - В день его приезда на одном из боевых участков вверенной мне артиллерии, в селении Тапа-Кей, армяне вырезали поголовно все мирное население без различия пола и возраста. Я об этом сказал Андранику при первом же знакомстве с ним. Но он проявил полное равнодушие.
Опять возник опереточный царек, полковник Торком, а за ним - полковник артиллерии Долуханов. Его и назначили моим прямым начальником. Он и его подручный штабс-капитан Джанполадянц заявили мне, что не позволят вывезти ни одного орудия. И тут я впервые понял, что, прикрываясь желанием служить на пользу России, армяне хотят руками русских офицеров достичь своих целей сокрушить турок, добиться самостоятельности. Резать безоружных - это они умели, а вот сражаться против регулярной армии решили выставить нас.
- А как вел себя Андраник, этот их национальный герой? - насмешливо спросил Топчибашев.
- Не поверите, - пожал плечами собеседник - больше всего он опасался восстания в городе. Ведь мусульманское население Эрзерума было доведено погромами до отчаяния. И вот я получаю от него приказ назначить опытных офицеров для стрельбы из тяжелых орудий по мусульманской части города. Андраник наметил устроить аресты мусульманских авторитетов, и, чтобы пресечь волнения по этому поводу, нас заставляли взять на прицел безоружных граждан. Кстати, и наши собственные квартиры находились именно в мусульманских кварталах Эрзерума. Я почти два года прожил в согласии бок о бок с турками и что, теперь должен был расстреливать их?..
Пришлось созвать общее офицерское собрание. Я выступил там и подробно рассказал о творимых армянами бесчинствах. Подчеркнул, что не желаю, как и мои товарищи, запятнать честь своего мундира, прикрывая армянское хищничество. Если резня и погромы не прекратятся, мы покидаем Эрзерум.
Я увидел, как они испугались. Андраник тут же заговорил о верности армян России, об исторической вражде турок с армянами... Господи, о чем только он не говорил!.. Вы-то уж, конечно, знаете их дежурное ораторское меню...
- Знаю, знаю... - нетерпеливо бросил Топчибашев, - рассказывайте, прошу вас, дальше.
- Дальше... - подполковник усмехнулся. - Дальше началась вакханалия. Где-то 20 или 21 февраля Долуханов сказал мне, что он поражен той ненавистью к армянам, которую встретил в русских офицерах. Пришлось доходчиво объяснить ему ситуацию. Они притихли. И даже вывесили приказ в городе за подписью Андраника, что каждый убийца мирных граждан будет отвечать за это головой.
Между тем нас постоянно подталкивали служить в армянских войсках. И опять пришлось на очередном офицерском собрании растолковывать, что никто из нас в наемники к армянам не поступал и поступать не желает. Необходимо, чтобы командующий четко определил, какой здесь полк - русский или армянский. И если армянский - чтобы они отпустили офицеров, желающих служить в русском корпусе. В случае же если Закавказье отложится от России, а до нас доходили подобные слухи, то мы при таком положении дел вообще становились здесь иностранцами. И рапорт об увольнении у нас обязаны были принять.
После этого началась форменная травля. Одного из наших боевых офицеров, подавшего такой рапорт, уволили "по несоответствию", иначе говоря, как совершенно не годного к службе. А этот так называемый доктор Завриев продолжал уверять нас, что мы по-прежнему служим русскому делу, защищая армян. Что армяне не хотят отделяться от России и могут выжить только под ее покровительством... Его речи в нашей среде успеха не имели. Мы уже понимали, что они сводят свои счеты с турками. А после взятия Эрзерума турецкой армией я имел честь прочесть документ, из которого узнал, что подозрения наши насчет устройства русскими офицерскими руками армянской автономии - вовсе не безосновательны. Это была записка Завриева о создании автономной Армении.
- А выполнялись обещания Андраника защитить жителей города? - спросил Топчибашев.
- Остались лишь на бумаге! Город жил в страхе. Каждый день производились аресты. Все базары и лавки закрылись. Из ближних сел турки ушли, а дальние села, как могли, оборонялись. Мы наконец получили распоряжение эвакуироваться и стали отправлять в тыл имущество и свои семьи. Но вагонов нам дали мало, отправлять детей и женщин обозами без достаточного сопровождения - мы опасались. На всем пути орудовали хорошо вооруженные банды турецких армян, которым нечего было терять. Распоряжения Андраника по артиллерийской части поражали меня диким невежеством. Он не понимал, что пушкам нужна обученная прислуга, да и без сильной пехоты артиллерия бесполезна. Но зато я теперь знал главное: при своем бегстве армяне рассчитывали закрыться именно нашими пушками. Что будет с нами - их не волновало. А то, что они побегут, я не сомневался. Разведка у них работала отвратительно. Конница занималась больше угоном скота, грабежами в селениях и казнями турецких крестьян. Они даже не представляли, сколько войск и на каком направлении наступает на Эрзерум... Поэтому подход противника к городу произошел для армянского штаба неожиданно. Остальное, господин Топчибашев, представляет собой сплав фарса и драмы.
Андраник пытался вдохновить своих солдат, но они отступали, производя, поверьте мне, жалкое и возмутительно гнусное впечатление. Страх - вот чем была заражена эта толпа армян, одетых в форму. Они сильны были только в разбоях и грабежах. Даже убегая в паническом ужасе, они не забывали забирать скот из попутных деревень, обчищать турецкие дома, расстреливать всякого безоружного.
Пришел приказ уничтожить орудия и всем организованно отступить. Но было поздно. Часть артиллерии уже была отрезана от нас, а на приведение в негодность остальных орудий требовалось три дня. Андраник постоянно кричал, ругался, проклинал кого-то из своих в тылу, не приславших подкрепления. Но у него было достаточно солдат, только они не хотели и не умели воевать. Беда наша заключалась еще и в том, что на город надвигались отряды курдов, а они не подчинялись турецкому командованию, с которым уже был заключен мир. Однако обороняющих крепость было вдвое или даже втрое больше, чем их, мы имели перед собой проволочное заграждение с отличными окопами, далее городскую крепостную стену. Продержаться три дня, чтобы без паники отойти в тыл, увезти с собой всех тех граждан, кто не хотел оставаться под турками, не составляло большого труда. Здесь защитный рубеж обороны рассчитывался на все пятьдесят дней. Но армянская пехота не воевала, а методично, по кварталам грабила город. Я сопоставил и взвесил все обстоятельства и пришел к заключению, что: во-первых, пока мы в честном бою сражаемся и грудью своей прикрываем Эрзерум, за нашими спинами армяне - эти кровожадные и трусливые "борцы за свободу" - режут беззащитных стариков, женщин и детей, а, во-вторых, среди наступающих могут появиться турецкие регулярные силы. Вступать с ними в бой вовсе не входило в нашу задачу по условиям перемирия.
27 февраля утром я поехал в штаб и увидел, что все уже бегут. У американского консульства, которое горело, стоял грузовой автомобиль и несколько набитых повозок. Рядом сидели на лошадях, готовые к отъезду, Торком и полковник Морель. На мой вопрос, что происходит, мне ответили, что еще в пять утра был отдан приказ отступать, и удивились, что я не получил до сих пор этого приказа. Случилось именно то, чего я опасался: они драпали, прикрываясь нашими пушками и нашими жизнями.
Первым моим движением было отправиться на укрепление Меджадийе и оттуда шрапнелью поблагодарить бегущих по Карсскому шоссе, забронированных в куртки и жилеты из ружейных патронов армянских "героев" за то, что, обманув нас, не дали мне и моим офицерам выполнить возложенную на нас задачу. За то, что устроили за нашей спиной отвратительный разбой, за то, что опозорили пленом меня, старого боевого офицера...
Удержало меня лишь то, что среди них невинно пострадают совершенно непричастные люди: из Эрзерума уезжало порядочно мирных русских и лиц других национальностей, женщин, детей. А армянские трусы обязательно смешивались именно с лавиной гражданских беженцев и их повозок. К тому же, как оказалось позже, армяне увели с собой еще ночью обозы, предназначенные для выезда офицеров артиллерии. Конюхи, не доезжая нашего управления, поворачивали в сторону Карсских ворот и вскачь удирали. Армянские солдаты, вооруженные до зубов, набивались в наши фургоны и гнали их прочь из города. Пристяжных лошадей отпрягали, садились на них по двое и в панике мчались дальше. Изо всего нашего обоза, имевшего до 50 повозок, удалось задержать два-три фургона. Эти подводы мы отдали офицерам с детьми, и им удалось выехать. А в это время последние бегущие армяне открыли в городе беспорядочную стрельбу. Я видел в бинокль из укрытия на крепостном валу этот исход во всех подробностях: фуры армян выделялись из всех тем, что доверху были набиты коврами, мебелью, ящиками, кто-то прихватил даже рояль, пешие шли, завернувшись в какие-то женские тряпки, волокли за собой мешки награбленного, сгибались под тяжестью узлов, чемоданов и коробок. Словом, все, чем поживились в городе, эти мародеры уносили с собой. Их бегство носило характер урагана.