В доме купца Мусы Нури я нашел приют. Никто ни о чем не спрашивал меня. И я был рад остаться один. Сколько ночей я не спал? И даже не заметил, что наступила зима.

Они подобрались к Паправенду с трех сторон, рассчитывая стремительно сжать его петлей. Но я уже заранее распорядился направить к ним в тыл засадный отряд. Остальные ждали их, залегши в укрытия, затаившись в перелеске за селом. Подпускали все ближе и ближе... Наконец первые ряды их конницы перешли на рысь. И мы дали залп. Они повалились, кто как, повисли на стременах, болтая головами по земле, некоторые свалились совсем, и кони на скаку стоптали их передними ногами. Ржание перекрывало крики, лошади вздыбились, некоторые, сбросив убитых седоков, помчались назад, сминая следующую за конниками людскую цепь. А тем временем по тылам ударил наш засадный отряд.

Я подал знак своим удальцам, прошептал: - Пленных не брать...

Мы, тучей стелясь над землей, понеслись этим детям дьявола наперерез, низринулись сталью клинков на их головы и хребты. В этот миг мы перестали быть людьми, мы слились в единую стихию уничтожения. Под нами корчились, пытаясь увернуться от неизбежного конца, визжащие туши и гибли в клубящемся бурлении обрубков тел, голов, рук... Вжих-вжих, - резали морозный воздух взмахи сабель. Трещали выстрелы. Сотрясалась земля. Клубился пороховой дым. Это был мой ответ на гибель Умудлу.

Все. Впереди пустынное поле. Уцелевшие всадники, побросав снаряжение, скрылись в дальнем лесу.

Отпустив поводья, я направил коня обратно в село, а вокруг ликовали мои воины, обнимались, подбрасывали папахи, стреляли вверх...

Вечером старый молла Мамед Юсуф пришел в дом Мусы Нури, чтобы увидеть меня. Они хотели оказать мне почести, устроить пир... Но я не сомневался, что праздновать рано: армяне вернутся. И они пришли через два дня. И мы опять превратили в прах их пополнившийся подкреплением бандитский отряд.

Вот тогда узнал я и имя того, кто возглавлял эту шайку, кто громил села в Тертере и пытался захватить в ноябре 1905 года Гянджу, - Амазасп. В коварстве этого зверя мне предстояло еще убедиться, когда в начале мая 1918-го его отряд, состоявший исключительно из дашнакских зинворов, обстрелял из пушек Кубу и занял этот город, уничтожив около двух тысяч мусульман. А всего в Кубинском уезде они разгромили тогда 122 азербайджанских села. Но, не успокоившись на этом, не пресытившись кровью, Амазасп становится под флагом большевиков одним из старших командиров в гянджинском походе летом того же 1918 года. Наступление это было столь жестоким, что даже Степан Шаумян, спасший после бесчинств в Кубе Амазаспа от расстрела, признавал: для него всякий мусульманин был врагом просто потому, что он мусульманин... И так продолжалось до тех пор, пока в междоусобной борьбе за власть топор подручных уже большевистского кровопийцы, Ависа, не поставил точку на пути Амазаспа и его бешеных псов во дворе ереванской тюрьмы зимой 1921 года.

А я охотился за ним...

Как ни уговаривали меня жители Паправенда остаться у них до конца зимы, я попрощался с ними и отправился в Зангезур. Тридцать всадников - верных моих боевых друзей, многие - из исчезнувшего Умудлу - последовали за мной.

Весть, что мы дали дашнакам отпор, бежала впереди нас. И везде в мусульманских селах ждали нас стол и приют.

В начале августа 1906 года у сел Кархана и Гатар я почти поймал Амазаспа в прицел, но они, спалив дотла эти села, успели укрыться от нас в лесах. Здесь, как и под Гянджой, их дорога отмечена следами пожарищ и телами замученных ими людей.

Халадж, Инджавар, Челлю, Емазли, Салдашлы, Моллалар, Батуман, Атгыз, Пурдавурд, Зурул, Гюнан... Вот далеко не полный, скорбный список этих погибших сел.

Ночь. День. Ночь. Сутками мы не вылезали из седел. Налетали внезапным вихрем на дашнакские отряды. Узнавали их путь по дымам горящих деревень, заходили лоб в лоб, накрывали своей несущей смерть тенью, точно крылами Азраила, отбивали угнанных женщин и награбленное добро, обращали в бегство обезумевших от страха зинворов. И косили, косили их без передышки - пулей, саблей, пикой... Только трескались черепа, как расколотые орехи...

В редкие передышки, чаще ночью, когда спали мои бойцы, я уходил в ближние горы, чтобы издали посмотреть на спасенное нами село... По кровлям затаившихся в зелени домов и по кронам деревьев лежали зеленоватые отсветы звезд, выстроившихся в небе подобно птицам перед осенним отлетом. Благоухание трав смешивалось с ароматом печеного хлеба, где-то плакал ребенок, село окутывала тонкая рубиновая мгла, и не знал я, знамение ли это завтрашних кровопролитий или обещание урожайных лет...

Я обходился без собеседников и ни на кого не рассчитывал... Я переживал драму человека, не способного ни на минуту забыть о потерянном рае. И, порой, вместо звезд различал я в вышине глаза Соны - золотые искры в густой синеве...

Как-то - не помню день, но стояла осень - после утреннего намаза в Джума мечети Ордубада меня пригласил побеседовать с ним почтенный кербелаи Мухаммад. Поручив своего вороного нукерам*, я сел в его экипаж.

______________ * Нукер (азерб.) - слуга.

- Я знал твоего отца... - сказал кербелаи Мухаммад.

Опустив голову, я молчал.

- Ты выполнил свой долг перед ним, Ибрагим бек, - продолжал старик, - и от многих других отвел беду... Люди никогда не забудут тебя и твоих удальцов. От Гянджи до Ордубада идет о тебе молва. Но знаешь ли ты о совещании у наместника в Тифлисе? Теперь стараниями власти заключен мир.

- Мир? - усмехнулся я. - Если бы Джеванширские беки не предали свой народ там, в Тертерской низине, можно было бы спасти людей от резни... И я не потерял бы отца, мать, брата, жену... И потом - с кем мир, уважаемый кербелаи Мухаммад? Я знаю, кто был на том совещании от армян. Ведь не Амазасп, а те, на чьи деньги он вооружает своих бандитов. А кому покровительствует Воронцов-Дашков - знает весь Кавказ!

- Сынок, - ласково перебил он меня, - ты стал гачагом, ты свято мстил, ты защищал... Невинных душ не губил. Но теперь, прошу тебя, оставь войну, вернись к жизни. Родине нашей нужны образованные люди, чтобы говорить с властью, заявлять о наших правах. Депутатами от Закавказья в первую Думу в Петербурге стали пятеро мусульман.

Что я мог ответить ему? Я не доверял такой власти, которой, как хотели, крутили те, кто проливал нашу кровь, будто воду. Кто незваным гостем пришел на наши земли из Персии и Турции и теперь решил потеснить хозяев, просто-напросто убивая их. Но и в могиле мусульманам не было покоя. Сколько видел я наших разоренных кладбищ по пути из Гянджи в Зангезур. И таких еще больше было под Эриванью!

- Вернуться к жизни я не могу, - твердо ответил я старику. - Между ней и мною нет теперь ничего общего, кербелаи Мухаммад! Я нигде не могу пустить корни - они подрублены навсегда дашнакским кинжалом, погубившим жену и моего нерожденного сына. Мой мир не трагичен, а безысходен. И родина моя - не страна, а рана, которая не рубцуется.

Я увидел слезы на его глазах. И замолк. И какое-то время мы ехали в молчании.

- Мир? - снова начал я. - Что ж! Я посмотрю... Был гачагом, стану гарибом...*

______________ * Гариб (арабск.) - странник, человек, вынужденный проживать вдали от родной земли.

- Отдохни хотя бы немного в моем имении, сынок, - тихо сказал кербелаи Мухаммад, - я буду счастлив принять такого гостя, как ты.

И я стал странником...

Успел до мировой войны совершить паломничество в Мекку и посетить Каир, проехал Турцию вдоль и поперек. Был в Венеции и Лондоне, Вене и Париже, учился языкам, читал... Размышлял о пережитом, писал. И старался не встречаться ни с кем из России, - потому что в любой политический кружок выходцев оттуда втирались армяне, и я не мог слушать их привычный вселенский плач о судьбе своего самого великого и несчастного, угнетаемого племени. Там, в Европе, я воочию убедился, насколько прочно они проникли в печать и к подножью тронов сильных мира сего. Но европейцы не знали фактов, а я их знал, однако всякая моя правдивая речь встречалась, в лучшем случае, снисходительно, а в худшем - в штыки.