Но конечно, внешне Смирнов этого не показывал. Вставал рано, пил чай, во время приходил на работу, аккуратно строгал доски, но делал это без видимой охоты. Он старался ничем не отличаться, не обособляться, вынуждал себя смеяться и балагурить вместе с другими. Но его натуре претило многое, что столярам на фабричке казалось хорошим. Случалось, например, что хозяин расщедрится на несколько рублей бешкеша. Сейчас же посылали кого-нибудь из учеников за закуской и вином, садились в круг во время обеденного перерыва, ели, пили, веселились, поминая при этом добрым словом щедрого хозяина.

Единственными отрадными часами были тайные встречи с руководителями партийной организации. Когда он видел Мешади Азизбекова, Алешу Джапаридзе, Степана Шаумяна, Ваню Фиолетова и других товарищей, Григорий Савельевич чувствовал себя в родной среде.

Сегодня Смирнов особенно торопился: он знал, что на собрании должен быть Ханлар Сафаралиев, любимый его товарищ и друг - нефтяник. За годы, пока Смирнов просидел в тюрьме, Ханлар из молодого рядового революционера стал настоящим вожаком на промысле. Смирнов гордился Ханларом и искренне любил его. Да и как было не любить этого красивого, статного парня с горящими, умными, веселыми глазами, готового жизнь отдать за дело революции.

Смирнов и Ханлар особенно сдружились в незабываемые дни конца 1904 года. И теперь у Смирнова, когда он вспоминал грандиозные события всеобщей стачки, рас. прямлялись плечи и разглаживались морщинки у глаз.

В память Смирнову врезался день, когда он проводил собрание на одном из нефтяных промыслов Биби-Эйбата.

Он шел туда через весь город, высокий, плечистый, в рубахе и просторном пиджаке, едва сходившемся на его могучей груди.

Еще с вечера над городом бушевал шторм. Огромные волны взбешенного Каспия с неистовой яростью хлестали голые камни прибрежных утесов. Узенькие переулки, тесно застроенные домами, пронизывал холодный, влажный ветер. Над площадями и улицами, над всей громадой города стояли свинцовые тучи, и небо слилось с морем. Норд как будто дополнял картину тревоги, охватившей Баку город нефти и легендарных богатств. На заводах и нефтяных промыслах, в мастерских забастовало более пятидесяти тысяч рабочих.

Угрюмо маячили высокие кирпичные трубы, уже не коптившие черным маслянистым дымом. Умолкли гудки, еще не так давно прорезавшие предрассветную тишину пронзительным призывным ревом. Погасли топки котлов. Замерли станки. Остановились маховые колеса.

Остановилась даже городская конка, - не громыхали по кривым улочкам и не лязгали на поворотах маленькие, игрушечные вагоны.

Магазины и лавки были закрыты. Уличные цирюльники не зазывали клиентов. Не расхваливали свои товары продавцы липких сладостей. На Телефонной, на Ольгинской, на Большой Морской в особняках, где жили промышленники и высокопоставленные чиновники, городская знать, были наглухо закрыты ворота.

Казалось, жизнь замерла за толстыми стенами каменных домов, за узкими сводчатыми подворотнями, за окнами, занавешенными шелковыми шторами.

Пустынно было на улицах. Только цокали, ударяясь о камни мостовых, копыта коней: это казачьи разъезды патрулировали центр города.

От встреч с казаками Смирнов уклонялся, сворачивал в переулки. Но чем ближе он подходил к окраинам, тем резче менялась картина.

От Баилова к Биби-Эйбату шла рабочая демонстрация. По тускло поблескивающему булыжнику мостовой, по дороге, покрытой нефтяными лужами, перегороженной трубами нефтепроводов, тесными рядами шагали мастеровые в низко надвинутых на глаза папахах и кепках, промысловые рабочие - в одежде, пропахшей нефтью. Шли портовые грузчики, шла городская голь, амбалы носильщики тяжестей - с паланами* за плечами, шли ремесленники в фартуках. Дружно шли азербайджанцы, русские, армяне, лезгины, грузины. Слышался разноплеменный говор.

______________ * Палан - приспособление для носки тяжестей.

На окраинах бурлило.

Революционные прокламации большевиков передавались из рук в руки. Их читали на промыслах, на буровых заводах, фабриках, в судоремонтных мастерских, на электростанции. На буровых площадках, на улицах, в бараках возникали митинги. И всюду в эти дни массы шли за большевистскими агитаторами - в Балаханах и Сабунчах, в Сураханах и в Черном городе.

Когда Смирнов пришел, просторное помещение низкого барака было битком набито. На полу, на скамьях, на нарах, на подоконниках сидели люди. Все старались сесть поближе к Смирнову, чтобы получше расслышать его слова.

За покосившимися стенами барака завывал ветер.

Смирнов громко и отчетливо, стараясь донести смысл каждого слова до слушателей, прочитал обращение Бакинского комитета РСДРП.

Бережно складывая листок, он сказал:

- Вот наши главные требования: восьмичасовой рабочий день, увеличение зарплаты, отмена штрафов, открытие школ, клубов. Комитет призывает рабочих к более решительным действиям против промышленников.

Рабочие внимательно слушали Смирнова. Когда он замолчал, раздались голоса:

- Замучили штрафами!

- Нет сил, терпеть надругательства!

Седой старик в потертом, выцветшем архалуке тоскливо и недоуменно спрашивал:

- Почему так? Хозяину - все, рабочему человеку - ничего, совсем ничего нет? А? Скажи: почему так?

- А ты у Шендриковых спроси! - крикнул ему в ответ высокий костлявый мастеровой с желтым, нездоровым цветом лица. - Они тебе все пообещают, все посулят...

Раздалось сразу несколько выкриков:

- Собаки Шендриковы!..

- Шендриковы все врут! Они богатому служат...

- Верно, - подтвердил Смирнов. - И меньшевики., н эсеры, и дашнаки, и замаскированные полицейский агенты, вся эта семейка Шендриковых - Лев, Илья и как там ихнего третьего брата зовут? - старались и стараются замазать политический характер стачки, сорвать ее, хотят свести рабочее движение на мирные экономические рельсы... Нет, товарищи, промышленники не отделаются на этот раз небольшими наградными. Мы требуем свое... Стачечный комитет решил не прекращать забастовки, пока все наши требования не будут удовлетворены, пока...

Широкая дверь барака распахнулась, зарево далекого пожара осветило помещение. Вбежал Ханлар Сафаралиев. Его смуглое молодое лицо с лихо закрученными усами было взволнованно. Из-под коричневой мерлушковой папахи выбивались пряди черных густых и жестких волос. Он тяжело дышал.