Нет. Это слабость. Они не должны этого видеть.

Здесь свет был золотистым, но не становился от этого теплее, оставаясь мертвым, пронизывающим. Свет отражался от белых стен, от золотых пластин пола, дрожал обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириадов безжалостно-ярких искр, в неподвижном душном воздухе. Вогнутые золотые зеркала отбрасывали жгучие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Мелькора, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности обожженные, беспомощные, искалеченные руки Черного Валы в тяжелых наручниках.

За наковальней широким полукругом пылал огонь, почти не видимый в обжигающем сиянии; и тяжелые, искусной работы треножники замыкали круг огня.

И снова железные звенья заклятой цепи Айгайнор пропустил Ауле через браслеты наручников, и на руках Мелькора заковал их. Расплавленный металл жег запястья, и лицо Черного Валы исказилось от боли.

Но он не закричал.

Раскаленная докрасна цепь вспыхнула багровым огнем, коснувшись его рук. Он знал: металл остынет, но цепь будет вечно жечь его. Там, за гранью мира. Вне жизни. Вне смерти.

Словно издалека донесся до него голос Тулкаса.

-- Подожди, -- ухмыляясь, сказал он, -- Это еще не все. Мы приготовили тебе великий дар. Ты останешься доволен им. Ты ведь хотел стать Повелителем Всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин Мира!

Раскаленное железо высокой черной короны сдавило его голову, и острые, по внутренней стороне обода укрепленные шипы впились в его лоб и виски.

Только не закричать.

Но и это было еще не все. Внезапно в чертогах Ауле появился Король Мира Манве. Избегая даже смотреть на Черного, он быстро шепнул что-то Ауле. Прислушивавшийся Тулкас злорадно захохотал; на лице стоявшего рядом Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и хотел даже, кажется, что-то возразить, но Манве с дикой яростью выкрикнул:

-- Исполняй приказание!

... Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Тулкас навалился ему на грудь, Ороме держал скованные руки.

По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил Мелькору:

-- Ты создал тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме тьмы!

И подал знак Ауле начинать.

Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику, но тот только взглянул на него -- и Ауле, вскрикнув, закрыл лицо руками.

И тут за спиной Манве раздался новый голос, мягкий и красивый:

-- Позволь мне, о Великий!

Манве обернулся -- и встретился взглядом с непроницаемо-темными глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.

-- Позволь мне, -- склонившись перед Королем Мира вкрадчиво повторил Майя. И Манве милостиво кивнул.

Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать униженные мольбы о пощаде. И -- не услышал их.

Не услышал даже стона.

"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее -- я, Курумо, сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве -- Король Валар!

Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как клинок.

Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.

Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые сокровенные мысли.

Глаза, которым открыто прошлое и будущее.

Всевидящие глаза.

И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил -- зло, ненавистно, безудержно:

-- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на брюхе, как побитый пес -- может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты -- раб Валар! Как ошейник -- не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы возились с тобой, слишком уж много ты видел -- посмотрим, что сможешь ты увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих прислужников -- а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон? Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам, будет вымаливать прощение, ноги целовать -- жаль, вот только ты этого не увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому -- ну, так яви свое могущество, освободись от цепей -- и весь мир будет у твоих ног! Не можешь? Почему? Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами, ничтожными: ты же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл? Надеюсь, корона пришлась в пору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь? Ничего, ничего, сейчас заговоришь -- я заставлю тебя!

"Глаза... какая боль!.. Глаза мои...Я ничего не вижу... Я ослеп... Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."

Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной пустоты, жгучей пылающей боли...

Они мстили ему -- мстили с беспощадной трусливой жестокостью -- беспомощному, полумертвому.

"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни -- вне смерти -- скованный -- слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не видеть, никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый, благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть...

Нет!!"

И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего, оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.

Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого, забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как кислота. Он еще раз взглянул на проклятого, наклонившись к его лицу, словно хотел полюбоваться своей работой -- и отшатнулся, не в силах подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.

Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были -- зрячими.

...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар отводили глаза. У Ауле дрожали руки.