Сигналыцица-доброходка, приняв решение, направилась в дальний конец полосы.
- Ко мне! - скомандовал ей Егошин. - Ко мне! - прокричал он, энергичным взмахом рук показывая, что все команды на аэродроме выполняются бегом.
Она направилась к нему трусцой.
- Сержант Бахарева! - Лена взяла под козырек.
- Комендант аэродрома против самозваных действий предупреждал?
- Я не самозванка...
Какое это самозванство, если она, единственная в наземном эшелоне летчица, знающая толк в стартовой службе, подъезжая на полуторке к МТФ, еще издалека увидела, что посадочные знаки выкладываются безграмотно? А "ЯКи" с минуты на минуту начнут садиться? Она спрыгнула на ходу и стала все перекраивать.
- Не самозванка я, товарищ майор, - повторила Лена, приведя для примера, какую околесицу нес комендант, представитель племени колхозных счетоводов: "Не швыряй полотнище! - кричал он. - Полотнищ больше ни одного, "юнкерсы" все измочалили, эти из-за Волги привезены, а ты их как дерюгу по земле волочишь!"
- Вас комендант отсюда выставил - вы опять здесь!
- Спасибо лучше бы сказал комендант: старт выложил поперек ветра!
И добавила, пояснила, что это она развернула, расстелила знаки согласно правилам НПП, а потом выбрала местечко незаметней, чтобы сигналить, куда истребителям рулить. На чужой, незнакомой площадке летчик, стесненный обзором, ориентируется хуже, чем в воздухе...
"Чем я виновата?" - всем своим видом спрашивала Лена, жаждавшая безотложных действий, как, впрочем, и сам Михаил Николаевич, вдруг оказавшийся в странной тишине и покое левобережья. Но были еще и свои особые причины, побуждавшие Лену хозяйничать на полосе.
- Или летчики должны садиться поперек ветра? С боковиком? - продолжала она, думая о старшем лейтенанте Баранове, после госпиталя вновь занявшем место в кабине "ЯКа". - Ведь они с задания, товарищ майор. Ветерок меняется, крепчает, могут не учесть - и пожалуйста, предпосылка для поломки, для аварии... - Лично встретить благополучно севший самолет Баранова, может быть, сопроводить его до капонира - вот в чем состояло тайное желание Лены.
"Ишачок", "ишачок", прикрой хвостик!.." - вспомнил Егошин девичий голосок в эфире.
- С КП передали, товарищ майор, группа "ЯКов" на подходе...
- Группе "ЯКов" мы не помеша... - отозвался и не кончил фразы Егошин: сержант Гранищев, домовито прогудев над фермой, приготовился сесть.
Лена за свой короткий авиационный век уже успела немало повидать диковинного на посадочной полосе, арене славы летчика и его оглушительных крахов. Коленца, какие выбрасывали здесь новички и учлеты, поражали разнообразием, не давала скучать и фронтовая молодежь: в час высшего драматизма природа полосы оставалась неизменной. Гранищев, к примеру, осуществлял приготовление к посадке странным, пугающим образом: он наклонял нос самолета к земле так круто, целил в землю под таким углом, что впору было подумать, не сдурел ли он, не решился ли несчастный покончить счеты с жизнью. Затем его пышущий жаром "ИЛ", переломив опасный угол, прянул к земле плашмя, взметнув опахалом широких крыльев вместе с колючкой и пылью развернутую брезентовую штуку посадочного знака, - Лена едва успела отскочить в сторону.
- Еще заход! - зло показал летчику рукой Егошин, поднимаясь и отряхиваясь.
- Постращать захотелось, - сказала Лена, как говаривал начлет Старче, когда на посадочной полосе аэроклуба начинался очередной номер авиационного циркового представления. - Молодые люди любят постращать...
В ЗАПе, просматривая личное дело сержанта, Егошин прочел свежую запись: "Перспективы в истребительной авиации не имеет..." "А в штурмовой?" - спросил Егошин инструктора, автора формулировки. "Летчик строя, - пожал плечами инструктор. - Куда все, туда и он. Сам ориентироваться не может. Третьего дня, пожалуйста, пропер от дома за семьдесят верст... Так и умахал!" - "Один?" "Со мной, я в задней кабине сидел..." - "Вы что, уснули?" - "Дал ему волю, хотел проверить, на что способен?" - "И семьдесят верст хлопали ушами?" Странные объяснения.
За три дня Гранищев оседлал "ИЛ-2", вылетел с полком под Харьков...
А теперь этот горе-истребитель бесчинствовал. Вел себя на посадочной разнузданно. Второй его заход, не менее удручающий, на первый, однако, не походил.
- Сержантская посадка! - клокотал Егошин, повелевая Гранищеву конвейерный взлет.
- Почему сержантская, товарищ майор? - возразила Лена, задетая за живое. Не все сержанты так...
- Сержантская посадка, - не желал объясняться с нею майор, вкладывая в сакраментальные слова не уничижительный смысл, как слышалось Лене, а горестное сочувствие юнцам, призванным в РККА "по тревоге", вызванной срочным формированием ста полков, и не сумевшим вместе с сержантскими треугольниками получить добротной подготовки в пилотаже.
- По танкам ударил! Экипаж потерял!.. Профиль не держит! - отрывисто, бессвязно восклицал Егошин, и Лена понимала: нашла коса на камень.
При очередном заходе "ИЛ" сержанта взмыл по-галочьи - распластав крылья, покачиваясь, заваливаясь на бок. "Еще!" - погнал его в небо майор, зная, что опасность прямого удара о землю в последний момент самим же сержантом будет снята, что он выхватит и плавно приземлит самолет (и Лена видела это). Сноровка, хватка угадывались в Гранищеве, глаз и самообладание... Но профиль посадки!.. Свет такого не видывал.
"Действительно, коряво, - думала Лена, не одобряя расходившегося майора, сочувствуя измочаленному летчику, с которого после задания сходит семь потов. - Коряво, да надежно..."
- Баранова мог зарубить, меня под монастырь подвести! - не унимался Егошин, уже не о профиле посадки думая, а о том, что ждет его полк, его пять уцелевших "ИЛов" на МТФ, скоро ли без Василия Михайловича доберется сюда наземный эшелон, в чем и где искать защиты от "мессеров"... "Передислодрапированный", как съязвил "дед", на левый берег, Егошин был растерян.
Чем труднее обстановка, тем сильнее неосознанная тяга человека к знакомому, в чем он издавна привык искать и находить опору. Побыть Егошину одному не удалось, но мысли его прояснились. Левый берег, о котором он не смел заикнуться, о котором страшился думать, открывался ему нежданно знакомой стороной. Заблаговременно возведенные, широко раскинутые капониры снимали с него заботу об укрытии, маскировке самолетов. Летчиков ждали добротные, в четыре наката землянки. Впервые за время отступления предстал перед ним комендант аэродрома, радеющий о службе... Микроскопичность этих перемен получала наглядность, стоило Михаилу Николаевичу вспомнить прорезавшие открытую степь танковые колонны, мощь артиллерийского огня и удары по городу с воздуха. И все же усилия по наведению желанного, жизненно важного порядка реальность. Не должен он, командир полка, бросаться, как в донской степи, с обнаженной шашкой на головотяпов, оставивших "ИЛ-вторые" без капли горючего, по стоянкам МТФ с урчанием ползают, взвывают движками пузатые бензозаправщики. И устрашающие посадки Гранищева, по сути, - давние знакомцы майора, привычное дело, за которое он, признанный методист, освобожденный от мелочных забот, ухватился сразу, как только ступил на левый берег. Заняв пост у посадочного "Т", он с головой ушел в то немногое, что он в силах изменить, выправить, на что способен повлиять в интересах горящего Сталинграда, оставленного авиацией. "Еще заход!" - командовал Егошин сержанту и клял немца, высохшую степь, угадывая профессиональные намерения Гранищева прежде, чем они возникали, и лучше, чем сержант, зная способы устранения просчета. "Еще!" - честил он ЗАП, призывая на помощь своего бывшего инструктора-"деда" и тех двоих, что тащатся с наземным эшелоном, и друга-истребителя Михаила Баранова, в предвоенную пору прошедших горнило армейской службы... все силы, всю свою надежду устоять на чахлом выпасе заволжской фермы - последнем, крайнем рубеже полка, вступившего в бой под Харьковом, - вкладывал Егошин в летчика, в профиль его посадки...