Уволенный из армии, Дралкин в родной городок не вернулся; слободка, где он жил, знала все дома и семьи, получившие похоронки с финской, наперечет были парни, добровольно или по призыву ушедшие служить. Попав в летное училище, Григорий выслал матери фотокарточку, запечатлевшую его в том эталонном виде, какой надлежало иметь курсанту-авиатору: меховой шлем с очками- "консервами", свитер выставлен поверх ворота гимнастерки, левый локоть с эмблемой, "курицей", несколько развернут наружу, петлички от руки подкрашены голубым, в каждой петличке по одному треугольничку. Вся улица бегала смотреть и обсуждать фотокарточку: в треугольниках никто не понимал, но ведь так-то просто их не дают, стало быть, отличился Гриша. И вдруг он, сын Сергея Михайловича, потомственного горнового, пришедшего с гражданской с клинком за Перекоп и похороненного рабочей слободкой с почестями, вдруг вчерашний курсает-военлет возвращается... штатским. Что стряслось, почему? Чем провинился перед властью?

Дралкин осел в областном центре. Работал на водной станции, в железнодорожном буфете, наконец определился в аэроклуб инструктором, но про себя так и не решил: начинать ли все сызнова, что-то кому-то доказывать, или же рвать с авиацией, забивать на этом деле болт?.. Отлетав в первую смену, Григорий отправлялся поболеть за "Спартачок" или в цирк, где первенствовал на ковре его кумир, несравненный Ян Цыган, или на водную станцию шпаклевать, ошкуривать яхту, "ловить ветер". Парусные гонки все сильнее его увлекали, по классу одиночек он мог претендовать на кубок области.

То, что Дралкин, летчик-запасник, инструктор, воротит, как заметила Лена, нос от аэроклуба, выискивает себе занятие на стороне, удивляло ее.

С аэроклубом она, можно сказать, сроднилась.

Первый красочный праздник, каких в ее родном Босоногове не бывало, она увидела здесь. Медь военного оркестра, белые скатерки выездных буфетов, нарядно одетые люди, толпами валившие за город, чтобы по ходу программы, исполняемой энтузиастами оборонного дела, полюбоваться авиацией... Скромен аэроклубовский парад под облаками, не так впечатляет, как репортажи из Тушина, главное в другом: и мы не ротозеи, готовимся ответить ударом на удар агрессора... Зрелище бомбового удара, дыма и огня захватывает дух: взрываются, летят вверх тормашками фанерные макеты танков, парашютисты, переговариваясь в воздухе, десантом падают на головы зевак ("Гляди, Надюха Безматерных, нашего Николая Матвеевича дочь!"), очкастый, в коже, летнаб, наполовину выставившись из кабины, швыряет вниз листовки с насмешливыми рисунками и доходчивыми стихами, в речитативе пошедшими по стране:

"Всем охотникам до драки мы сумеем показать, где у нас зимуют раки, как зовут у Кузьки мать!.."

Поглазев на смельчаков, которым мало места на земле, которым в небе суждены боевые дороги, горожане тут же, на свежем воздухе, устраивались компаниями, семьями, парочками на весь день, и эхо военно-оборонного смотра еще долго гуляло по улицам уральского городка... Как не отозваться на его тревожный зов? Лена подала заявление в аэроклуб.

Весь интерес ее жизни - на "пятачке" аэроклуба, на взлетавших, садившихся коробчатокрылых машинах, где воздух, насыщенный парами бензина, смешивался с ароматами близких покосов, где на рассвете, в час общего "разлета" самолетов, она могла видеть с высоты и приветствовать игрушечное коровье стадо и такого же игрушечного пастуха, взмахами незримого кнута уводящего скотину от шумного места... Все было интересно ей в курсантском "квадрате" из четырех выносных скамеек на лужайке, среди сверстников, сердцем принявших комсомольский призыв: "Дадим стране сто пятьдесят тысяч летчиков!" Тут средоточие всех последних новостей: от вынужденной посадки, накануне всех всполошившей (у Лены ушки на макушке), до состава государственной комиссии, распределяющей выпускников, и пасьянса военных школ и училищ, готовых принять учлетов. Призыв дать стране сто пятьдесят тысяч летчиков на языке военных, ответственных за оборону государства, означал резко возросшую потребность в людском резерве, в кадрах для ста новых авиационных полков; училища спешили засылать в аэроклуб своих представителей, "купцов", чтобы отобрать ребят получше, побольше, с запасом на отсев: новый начальник ВВС (за последние три года третий), требуя от училищ интенсивной работы, строго предупреждал против снижения качества. Все, чем встретит армия будущих летчиков и о чем ни звука нельзя было выведать в книжках про авиацию, обсуждалось на лужайке аэроклуба: что брать из вещей, стригут ли наголо или разрешают прическу до двух сантиметров, нравы злыдней старшин, "губу", курс молодого бойца... На пороге завтрашней, вполне самостоятельной жизни, сопряженной с опасностью войны, недостатков в образцах для подражания у курсантов не было. Белозубый старший лейтенант, вернувшийся из легендарной Испании домой комбригом, - один из них... мчится в Ленинград, умыкает пленившую его актрису в Москву... "С первого взгляда... на самолете", - судачит курсантский "квадрат". С ума сойти...

"Летчик Львиное сердце" - вот он кто, далекий комбриг... Но и тут, в аэроклубе, выявлялись личности, достойные внимания. Когда мотор пролетавшего над ее головой Дралкина вдруг смолк, оборвался, она впервые поняла, как чуток, отзывчив аэродром, и она, дежурный хронометрист, в том числе, на малейшую перемену в рабочем гудении неба: мотор обрезал, сердце ее упало, все вокруг остановились, замерли в тех местах, где их застала тишина тревоги. "Господи, да что же это?" - охнула Лена, видя, как, клюнув носом и быстро, бесшумно снижаясь, пошел в сторону выпаса самолет Дралкина. Отставив хронометраж, она кинулась бежать за ним следом. Маленький пастух увел свое стадо, Дралкин, сильно подскальзывая, метил на свободное пространство луга. Сорвалась со стоянки, громко сигналя, дежурная полуторка. "Назад, Бахарева! - прокричал начлет Старче, распахнув на ходу дверцу и держась за нее. - Кто разрешил оставить пост? Назад!.." Дралкин сел на выбитом скотиной лугу, хорошо видном с возвышения аэродрома. Мимо Лены, возбужденно говоря, проходили ребята, побывавшие на месте посадки. "Сел, как часики", - говорили они. "Как его теперь оттуда выдернут?" - "Срезало контровую гайку, пять минут работы... Сменят гайку, законтачат проводку, сам и взлетит..." - "С коровьего выпаса?" "Взлететь-то легче!" Она слушала всех и ждала, как выйдет из положения Гриша Дралкин. Вот полуторка откатила в сторону, пришел в движение пропеллер, самолет начал разбег... что видела, что знала она в своем Босоногове? Вкалывала по хозяйству, крутилась как белка в колесе. А медучилище? Пока стипендии дождешься, с тоски подохнешь. Опасная, с отказавшим мотором посадка и быстрый взлет невредимого Дралкина распаляли интерес аэроклубовской жизни. Не понимая, как, зачем сорвалась она бежать за инструктором, восхищаясь Дралкиным, о котором только все и говорили, Лена проникалась верой в свою судьбу, в ее значимость. Тот, другой, способный, быть может, превзойти отважного комбрига, получал в ее ожиданиях черты неуловимого и вместе определенного сходства с инструктором... Как все это ему объяснить? Как выразить?