На "пятачке" начальник разведки, как представитель оперативной службы, предупредил майора Егошина: "Указания получишь на месте, на МТФ. Главное панике не поддаваться, упадочных настроений не допускать... Панику - каленым железом, Михаил Николаевич!" - "Понял".
"Понял", - сказал майор Егошин, а себе признался, что момента, как следует быть, не схватил. "Настроения... каленым железом" - эти напутствия понял.
Указаний, обещанных дивизией и вносящих ясность, нет, задача полку не ставится, поддерживать настроение на левом берегу, Егошин чувствует, труднее. Дешевые шуточки не проходят. Не до шуточек... Ему надо было побыть одному. Мысль о волжском боевом рубеже, об уходе за Волгу два месяца назад показалась бы Михаилу Николаевичу кощунственной. "Не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды", - пела, грозно сдвигая брови, занимая собою экран, чародейка Любовь Орлова, и командир полка Михаил Егошин, летчики полка молча, с гордостью, с сознанием собственной силы вторили ей... Два месяца!.. Два дня назад перебазирование полка за Волгу обсуждению не подлежало, разговоры на эту тему были исключены...
А сегодня нет за спиной могучей реки. Нет опоры. Есть бескрайняя степь, десяток саманных строений, ветряк с крестом неподвижных крыл...
Местечко возле брезентового, выложенного буквой "Т" полотнища излюбленный Егошиным пост, где в славные, далекие теперь времена он часами простаивал, руководя тренировочными полетами, выводя свой молодежный, полнокровного состава полк - один из ста намеченных к формированию, только что созданный, - на передовое место в округе, и когда сам Егошин, вернувшийся из Испании, слыл как методист одним из лучших в бригаде... Случались и в жизни передовика "крутящие моменты", не без того... Голубым огнем горел Егошин, когда его летчик в молодецком подпитии угнал "эмку" и, куролеся по ночному городу с подружкой, влетел в кювет. Егошин за него вступился; парень из портовых рабочих, стропаль шестого разряда, хорошо летает, кадр, полезный для авиации. А хозяин "эмки" - прокурор округа, бригвоенюрист! И чем больше Егошин старался перед командиром бригады, через которого просил за парня, тем сильнее вредил себе в глазах начальства, того же командира бригады. Несноровист был, негибок. Идеализм, мешающий корректировать первое решение, - серьезный минус. Поднял бучу, а тут у самого поломка - пустяк, дужку крыла подломил всего лишь, но в принципе поломка, и вот уже самого Егошина требуют на парткомиссию, где все, естественно, берется вкупе: гнилой либерализм, преступная халатность, утрата боевитости... такой букет. Лихачу не помог, сам сел в яму.
"О чем я? - удивился своим мыслям Егошии. - Какое сейчас это имеет значение? Лихач, поломанная дужка, парткомиссия - откуда все это нахлынуло?.. Зачем?.."
Но "Т", посадочный знак, доставленный в заволжскую степь и расстилавшийся в ногах Михаила Николаевича, был толикой прошлого, проросшей в бурой, сухой степи, прошлого, от которого в горький час ему уйти невозможно. Да и нужно ли? Красвоенлеты, пилоты-старшины, поднявшиеся до комбригов и генералов, проходили этот пост. Все, кто поверил мечте, небу в алмазах, готов был служить ей верой и правдой. Егошин - в числе принявших эстафету. Однажды рядом с ним, на шаг впереди, возвышался в поле возле "Т" генерал Хрюкин, глава московской инспекции. В ярко-синем комбинезоне, перехваченном командирским ремнем со звездой, в генеральской фуражке, оттенявшей свежесть молодого лица, Хрюкин был един в двух лицах: и глава инспекции, и судья. Инспектор - по должности, судья - по своему почину: положив на стартовое полотнище портсигар литого серебра, память Мадрида, Хрюкин объявил состязание летчиков на лучшую посадку и выступал как арбитр. Победит тот, кто коснется земли, ни на сантиметр не отклонившись от границ посадочного знака. Портсигар, тускло мерцавший, объединяя, сплачивал всех летавших, разница состояла в том, что Хрюкин завоевал право учреждать свой приз, уделом остальных было его оспаривать. Генерал посматривал на Егошина с выражением: что, командир, выспорят твои орлы мое серебро?.. Егошин, не удержавшись, сам попытал счастья, да метров на пять промахнулся. "За такую посадку, - сказал ему Хрюкин, - надо бы с тебя получить портсигар..." Лучший результат, по мнению компетентного судьи, показал лейтенант Алексей Горов. Глядя на рослого, длинноногого лейтенанта, Хрюкин поинтересовался, не кубанец ли Горов, не земляк ли генерала... "Волжанин, ответил летчик. - Из-под Саратова". - "А произношение чистое, - отметил Хрюкин. - Без "оканья". - "Меня с детдомом увезли в Сибирь..." Хрюкин поощрил лейтенанта устно, пожал руку - генеральская награда никому не досталась, уплыла в Москву. В последний раз Егошин видел, как Хрюкин разыгрывал свое серебро на осенних учениях сорокового года. Лейтенанта Горова командир отметил сам, выдвинув его на должность командира звена...
Самозванка-регулировщица, ловко семафорившая в пользу "ЯКов", отвлекла Егошина. Задержавшись между "Т" и концом посадочной, она, видимо, решила, куда податься, где встать, чтобы ее не турнули...
"Не мудри, везде достану..."
Затея генерала Хрюкина с портсигаром была близка и памятна Михаилу Николаевичу потому, что время самого курсанта Егошина видело первое достоинство пилота в умении произвести посадку. Ритмичную, по строго выверенному профилю, с таким плавным подводом машины, чтобы молнией сверкнул просвет между колесами и землей в тридцать - не более! - сантиметров. Понятие "летчик", разумеется, шире, полнее этого навыка, но после выхода человека в пятый океан стало ясно, что благополучное возвращение на землю следует ценить выше прочих достоинств пилота. "Сколько взлетов вам, столько и посадок". И сам Егошин, схватив однажды нехитрое искусство приземления, раскрепостил себя от ига мифов, которыми окружена посадка, сам уверовал в изречение и другим его внушал: "Есть профиль - летчик в кабине, нет профиля - сундук".
ЗАПовский конвейер, в темпе военного времени переоснащавший парк ВВС и готовивший летчиков для фронта, в лице сержанта Гранищева поставил ему "сундука"...