Предалась размышлениям о летании и очень осудила аэропланы и под свист разрываемого воздуха беззвучно посмеялась над человеком, который летает в воздухе воровато, норовя пронырнуть повыше и поскорее в воздухе, ежесекундно опасаясь полететь вверх тормашками вместе со своей сомнительной машинкой или вместе с нею же сгореть в высотах, куда его никто решительно не приглашал подниматься.

Такие размышления навели её на мысль о том, что, по сути дела, она зря исступлённо гонит щётку. Что-то подсказывало ей, что там, куда она летит, её прекрасным образом и подождут и незачем ей терпеть скуку быстрого полёта.

Она затормозила щётку, и тотчас всё под нею изменилось. Всё безличное чёрное месиво внизу, до сих пор стоявшее как бы неподвижно, теперь поплыло медленно под Маргаритой, в то же время поднимаясь к ней и начиная выдавать свои контуры, детали, тайны. Через несколько мгновений Маргарита была невысоко над землёй и убедилась в том, что, как бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.

Маргарита наклонила щётку щетиной вперёд, так, что хвост её поднялся вверх, и тихо пошла к самой земле. Она как бы скользила на салазках с крутой горы. Когда земля была так близка, что можно было коснуться травы рукою, Маргарита пролетела над росистым лугом и высадилась на плотине, чтобы отдохнуть. Сзади неё показывала свои толстые освещённые брёвна мельница, впереди блестел пруд. Слышно было, как у колёса журчит струйка, где-то далеко, волнуя душу, шумел поезд.

С наслаждением разминая ноги, Маргарита походила по широкой песчаной дороге, держа щётку на плече, рассматривая окрестности и прислушиваясь. На холме за прудом виднелся красноватый огонёк. Он светился в каком-то большом доме, темно громоздившемся под луной рядом с лесом. Оттуда доносился негромкий собачий лай, под вербами близ плотины стрекотали лягушки. Маргарите нравилось, что здесь пустынно, ей захотелось погулять, и тут же она сказала сама себе, что летать можно только одним способом – низко и очень медленно, изредка вот так высаживаясь на землю.

Однако щётка вела себя странно. Она была какая-то напряжённая, как будто тянула руку вверх, стремилась подняться. Тут беспокойство охватило наездницу. Подумалось о том, что, по сути дела, ей бы следовало не прерывать полёта и не прохлаждаться здесь, потому что залетела она неизвестно куда, не зная никакого адреса, находится, по-видимому, ой-ой как далеко от Москвы, легко может опоздать и никуда не поспеть.

Она оседлала щётку, дала ей волю, и та сразу понесла её над прудом, потом над крышей дома, всё больше забирая ходу. Маргарита успокоилась – щётка знала дорогу. Она заботилась только об одном, чтобы щётка не забирала высоко, к луне поближе, и чтобы не струилось под ногами так, что ничего нельзя разобрать, кроме мелькания каких-то пятен.

И щётка, осаживаемая наездницей, несла её над самыми верхушками сосен, над лугами, над линией какой-то железной дороги, на которой сыпал искрами прилипший как бы к месту гусеница-поезд, над водными зеркалами, в которых показывалась на мгновение луна, над реками и ручьями.

Тяжкий шум вспарываемого воздуха послышался сзади и стал настигать Маргариту. Потом к этому шуму чего-то летящего присоединился слышный на много вёрст хохот. Маргарита оглянулась и увидела, что её догоняет тёмный предмет. Наконец он поравнялся с Маргаритой, уменьшил ход, и Маргарита увидела Наташу. Та была нагая и растрёпанная, и тело её отражало лунные лучи, в руке у Наташи светилось что-то золотое. Наташа летела верхом на толстом борове, в передних копытцах зажимавшем портфель, а задними ожесточённо молотящем воздух. Сбившееся с носа пенсне летело на шнурке рядом с боровом, и шляпа то и дело наезжала ему на глаза. Всмотревшись хорошенько, Маргарита Николаевна узнала в борове Николая Ивановича, и хохот её загремел над лесом, смешался с хохотом Наташи.

– Наташа! – визгнула Маргарита, – ты кремом намазалась?!

– Душенька! Королева моя! – долетел до Маргариты голос Наташи, – И ему, подлецу, намазала лысину! И ему!

– Королева! – плаксиво проорал боров, галопом неся всадницу.

– Душенька, Маргарита Николаевна! – кричала Наташа, скача рядом с Маргаритой, – намазалась! Ведь и мы жить-летать хотим. Не вернусь, нипочём не вернусь! Ах, хорошо, Маргарита Николаевна! Предложение мне делал! – Наташа тыкала пальцем в шею сконфуженного пыхтящего борова, – предложение! Ты как меня называл, а? А? – кричала она в ухо борову.

– Богиня! – завывал боров. – Не могу я так быстро лететь! Я бумаги могу важные растерять! Наталья Прокофьевна!

– Знаешь, где твоим бумагам место? – дерзко хохоча, кричала Наташа.

– Что вы, Наталья Прокофьевна! Услышит кто-нибудь, – моляще орал боров.

Задыхаясь от наслаждения, Наташа рассказала бессвязно о том, что произошло после того, как Маргарита улетела. Как только Наташа увидела, что хозяйка исчезла, не прикасаясь ни к каким подаренным вещам, сбросила с себя одежду и кинулась к крему и помаде. С нею произошло то же, что и с хозяйкой. В то время как Наташа, хохоча от радости, упиваясь своею красой, стояла перед зеркалом, дверь открылась, и перед Наташей явился Николай Иванович. В руках у него была сорочка Маргариты и собственные шляпа и портфель. Николай Иванович обомлел. Придя в себя, весь красный как рак, он объявил, что счёл долгом поднять рубашечку, лично принести…

– Предложение сделал мне! Предложение! – визжала и хохотала Наташа, – клялся, что с Клавдией Акимовной разведётся! Что, скажешь, вру? – кричала она борову, и тот сконфуженно отворачивал морду.

Расшалившись, Наташа мазнула кремом Николая Ивановича и оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего жильца свело в пятачок, руки-ноги превратились в копытца. Глянув в зеркало, Николай Иванович отчаянно и дико завыл, но было уже поздно. Через несколько секунд он, осёдланный, летел куда-то к чёрту над Москвой, рыдая от горя.

– Требую возвращения нормального облика моего, – вдруг не то исступлённо, не то моляще прокричал боров и захрюкал от негодования, – не намерен лететь на незаконное сборище! Маргарита Николаевна! Вы обязаны унять вашу домработницу!

– Ах, теперь я тебе домработница? Домработница? – вскричала Наташа, накручивая ухо борову. – А то была богиня? Богиня? Ты как меня звал? А?

– Венера! – плаксиво ответил боров, пролетая над ручьём, шумящим меж камней, копытцами задевая за кусты орешника.

– Венера! Венера! – победно прокричала Наташа, подбоченившись и грозя луне кулаком, в котором было зажато что-то блестящее.

– Маргарита Николаевна, коробки я захватила, берите! Мне не нужно чужого золота!

Она разжала кулак и протянула Маргарите футляр и коробочку.

– Возьми на память себе!

– Спасибо! Спасибо! – отозвалась Наташа и, содрав шляпу с борова, зажала в ней золотые вещи.

Потом, пролетая над вершинами безмолвных сосен, указала свободной рукой на луну и сказала:

– Поторапливайтесь, Маргарита Николаевна! Ждут вас! Мне велено сказать, что вы будете на купанье! Королевой вас сделали! А я – принцесса Венера!

И тут Наташа закричала:

– Эгей! Эгей! Эгей! Ну-ка надбавь!

Она сжала пятками похудевшие в безумной скачке бока борова, и тот рванул так, что опять зашумел воздух, и через мгновение Наташа превратилась в чёрную точку впереди и пропала, и шум затих.

Маргарита ускорила лёт, и вновь заструилась и побежала под нею ночная земля.

Потом щётка сама стала замедлять ход, и Маргарита поняла, что цель близко. Она оглянулась. Щётка несла её над холмами, усеянными редкими валунами, валяющимися между отдельных громадных сосен. Природа была какая-то незнакомая, и Маргарита подумала о том, что очень далеко от Москвы.

Сосны сдвинулись, но щётка полетела не над вершинами, а между стволами, посеребрёнными светом.

Лёгкая тень ведьмы скользила впереди, луна светила Маргарите в спину.

Почувствовалась близость воды. Опять разошлись сосны, и Маргарита тихо подъехала к обрыву. Внизу была река в тени от холма. Туман висел по берегам, противоположный берег был плоский, низменный. На нём под группой раскидистых деревьев метался огонёк от костра, виднелись движущиеся фигурки. Маргарите показалось, что оттуда доносится какая-то зудящая музыка. А далее, сколько хватает глаз, на посеребрённой равнине не виднелось ни признаков жилья, ни людей.