— Как тут не различишь, конечно, различил. — И вдруг, не меняя наклона головы, ни расползшейся, придурковатой улыбки, не расправляя сморщившегося лба, сказал:

— Вы никогда не задумывались о том, что внешность зачастую определяет судьбу?

Я хотела ответить, но он остановил меня, я не поняла как, потому что ничего не изменилось в его лице, только застыло еще сильнее.

— Нет, вы не поняли, не характер, даже не поведение, а судьбу. По внешности можно понять, что произойдет с человеком в будущем.

Я хотела спросить: «Ну и что же произойдет со мной?» — а как же иначе поддерживать этот идиотский разговор? — но тут, слава Богу, рядом мелькнул Джонни, и я поймала его молящим взглядом. Он и вправду был здесь, как рыба в воде, сразу хлопнул старика по плечу, улыбка его толстых губ стала шире растянутых губ моего навязчивого собеседника, как будто они соревновались именно в ширине улыбки Только у Джонатана она была добрая.

— Ха, — сказал он, — тебя Альфред развлекает. Я улыбнулась Альфреду, мол, ах, так вот вы кто.

— А это, Джеки, кстати.. — Он остановил кого-то проходящего мимо, — Дино, привет.

Тот обернулся и подошел к нам, мне показалось, что я видела его прежде. «Где же я видела его?» — подумала я.

— Это Джеки, а это Дино. — Мы улыбнулись друг другу, как полагается.

— Так вот, дорогая, — Джонатан обнял меня за талию, слишком демонстративно, именно так, чтобы все поняли, что он ко мне имеет только дружеское отношение, — раз Альфред тебя оценил, то это неспроста.

— Почему неспроста? — спросила я, вновь отвесив старцу учтивую улыбку.

— Потому что, — смеялся Джонни, — если Альфред кого оценил, это всегда неспроста.

Они все трое засмеялись, все, кроме меня. Джонатан понял, что мне неловко, и сразу осекся.

— Нет, серьезно, Альфред — это наш знаменитый режиссер, ты ведь слышала, — он назвал фамилию, и я вздрогнула, настолько она была знакома. — А ты небось стоишь и дерзишь тут, я ведь тебя знаю, наверняка уже кучу гадостей наговорила.

Он перевел взгляд на старика, и улыбка сразу прибавила в ширине.

— Дерзит, Альфред, или не дерзит?

— Дерзит, — согласился тот, — но в меру. Хорошо, в меру дерзит.

— Ну, тогда ладно. — Джонни снова хлопнул его по спине. — Ты тоже будь осторожна с ним. Жуткий бабник. — Это уже он сказал мне. Теперь я ждала хлопка по спине. — Но Гениям позволяется, им все позволяется. — И вновь старику:

— Но она ведь не актриса и не итальянка, Альфред, она холодная. Тебе будет сложно с ней.

— Не знаю, не знаю. — Глаз Альфреда еще больше скосился и застыл на мне в сомнении, и я не поняла, в чем он не уверен, то ли в моей холодности, то ли в том, что ему будет сложно со мной. Теперь, зная, кто он такой, я посмотрела на него другими глазами; то, что мне секунду назад казалось навязчивостью, вдруг приобрело пусть и несколько извращенный, но смысл.

«Что он сказал про судьбу? — вспомнила я. — А, что ее можно определить по внешности. Это странно».

— Ладно, маэстро, пойдем, у меня к тебе дело есть, — сказал Джонни старику, и, хотя тот все еще смотрел на меня, как птица, одним глазом, не отрываясь и не моргая, я выдержала взгляд и не отвела свой. Но Джонни уже утаскивал его в сторону, и я слышала, как он говорил, как бы шутливо, но на самом деле пряча за шуткой уважение:

— Мне твоя проницательность нужна, маэстро, и мудрость. Особенно мудрость. — И уже отойдя, обернулся:

— Дино, подожди меня, мне надо поговорить с тобой. — И при этом еще успел подмигнуть мне.

Я снова взглянула на Дино, теперь мы были вдвоем.

— Где-то я видела вас, смотрю и не могу вспомнить. — Мне стало неловко, и я улыбнулась.

— Конечно видели. С полчаса назад, на сцене. Я даже схватила его за руку.

— Конечно, вы же играли в спектакле. Вы же играли этого, как его…

Он кивнул.

— Я вас сразу узнал. Вы сидели в первом ряду с Джонни. Вы очень внимательно слушали, я выбрал вас как «Зрителя». Ну, вы знаете, есть такой сценический прием, выбрать одного зрителя, который наиболее гармонично присутствует в спектакле, и играть только для него.

— Да, да, — сказала я, — я знаю.

Он говорил быстро, но не скороговоркой, а отчетливо, легко разделяя слова, и от этой непривычной манеры сам голос его, мягкий и плавный, звучал взволнованно. Я вгляделась в его лицо, не то что смуглое, но, казалось, с сильным загаром. Черные, кудрявые волосы были длинными, а глаза, миндалевидные, но светлые, придавали всему лицу необычную выразительность. Он был крепкий, среднего роста, чуть выше меня, и я сразу заметила правильную трапецию его фигуры и неровности мышц под рубашкой.

— Да, правда, — снова сказала я, — конечно, я помню вас, вы очень хорошо играли. — И я попыталась отпить из стаканчика, но он оказался пуст.

Он заметил и взял у меня стаканчик.

— Я знаю один рецепт, вам понравится, — сказал он и отошел к столу.

Я смотрела на него, он двигался настолько складно, что были заметны играющие мышцы под рубашкой, и вообще, его лицо, тело, даже волосы говорили о гармонии. Дино вернулся и протянул мне стакан, я попробовала.

— Очень вкусно, — сказала я, — спасибо. Вы правда хорошо играли.

Чем дольше я смотрела на него, тем лучше я вспоминала его роль.

— Да нет, что вы. У меня маленькая роль, совсем крошечная. Я недавно в труппе, Альфред только пробует меня.

— Он действительно такой, — я искала слово, — не знаю, талантливый?

— Кто, Альфред? — Он кивнул головой. — Он сила, он все видит, чувствует и очень, — он начал жестикулировать, помогая себе руками, — разносторонний. В нем много всего.

— Знаете, я сейчас подумала, — сказала я, почти перебив его, — как это трудно, наверное, быть актером. Я только сейчас, глядя на вас, об этом подумала. Ведь у каждого своя жизнь, свои заботы, неприятности порой, головная боль, плохое настроение, в конце концов, как и у всех нормальных людей…

Он прервал меня, руки его снова пришли в движение, но не нервное, а дополняющее красоту голоса:

— Да, да, я понимаю, о чем вы. Вы правы, каждый вечер, приходя в театр, надо меняться, переставать быть собой, забыть, что беспокоило, а может быть, и тяготило еще минуту назад. Надо каждый раз становиться кем-то другим и жить этой чужой жизнью, и растворяться в ней.

Он говорил воодушевленно, и именно эта страстность приковывала внимание к его голосу.

— Знаете, кто был бы лучшим актером? — спросил он, я промолчала, ожидая продолжения. — Человек с раздвоенной личностью, даже с растроенной или расчетверенной. — Я не понимала, шутит он или говорит серьезно. — Вернее, не совсем так, это актерская профессия вызывает раздвоенность, стимулирует ее. Мы, актеры, странные люди.

Глаза Дино немного сузились. Они казались настолько живыми, что готовы были отдать часть чего-то внутреннего, только пожелай взять. Я вдруг подумала, что желаю.

— Вы тоже странный, Дино? — спросила я.

— Я? — он на мгновение засомневался. — Я, наверное, тоже странный. — А потом добавил:

— Я наверняка странный. А вы?

Глаза его, казалось, хотели раствориться в моем взгляде.

— Не знаю, никогда не задумывалась. Нет, думаю, не странная, обыкновенная. Как вам кажется?

— Вы хотите, чтобы я сказал, необыкновенная? — Мы оба засмеялись. — Нет, в вас действительно есть что-то необычное, я еще только не разобрался, что именно.

— Но вам это «что-то» нравится? — Я сама не очень понимала, зачем я все это говорю.

— Дайте подумать, — вновь улыбнулся он, а потом быстро согласился:

— Да, нравится.

— Ну, тогда и не разбирайтесь, — посоветовала я.

— Не буду.

Мы замолчали, Дино смотрел на меня. Я пыталась отвести глаза, но это было сложно. Мы продолжали молчать, и эта разросшаяся пауза становилась слишком однозначной.

— А вы хороший артист? —¦ произнесла я наконец и получилось как раз неплохо, резко и неожиданно. Он, казалось, не удивился.

— Не знаю. Надеюсь, что неплохой. — Он помолчал, видимо, решая, стоит ли продолжать. — Хотя я знаю многих, кто лучше меня. Но я думаю, что, конечно, могу со временем…